Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.
Шрифт:
На наших глазах стекла из окон, затем сами окна и остатки от стены вылетели на улицу. Образовался проем. Две широкие кровати, без колес, на ножках, поехали на нас! Белый дым, похожий на пар или туман, проник в окно. Стало плохо видно. Душно. Появился неприятный, едкий запах! Я услышала голоса. Во дворе громко разговаривали. Я подошла к другому, уцелевшему окну. Посмотрела вниз и увидела двух парней в джинсовых костюмах. Они сидели на мокрой снежной скамье. Один обхватил голову руками и выл, как зверь. Второй повторял:
– Ты чего? Ты с ума сошел? – он бил первого по лицу, посыпал его голову снегом.
Где-то кричали раненые. Жутко!
– Живы! Значит, о живом думать надо! Моя квартира на третьем этаже. Дочь недавно умерла. Было ей 29 лет. Помянуть хочу! Ее пальто заберите! Оно новое.
Мы пошли к доброй женщине на ее родной, третий этаж. Зашли. Я померила драповое пальто цвета бордо. Мне подошло. Мы свернули подарок, стали класть в пакет и благодарить бабушку. Мама сказала:
– Живем рядом. Вдруг разбомбят, а вы живы останетесь. Приходите! С нами перезимуете. Мы недалеко.
Мама записала ей наш адрес на обоях. Тут оглушительно прогремел взрыв. Это бомбил самолет! Пятиэтажный дом шатнуло, и он накренился. От страха я перестала соображать. Смотрела на распятья на стенах и на кресты. Стекла летели с частями балкона вниз. И от взрывной волны дверь вылетела на лестничную клетку. Поволокло дымом. “Только бы здесь не умереть, на третьем этаже”, – мелькнула мысль. Я прошептала, садясь на пол:
– Мама!
И тут поняла, что голос у меня пропал. Бабушка принялась молиться, бить поклоны. Мама обреченно заявила:
– Кажется, нам конец. Давай обнимемся!
Но тут мы услышали крик в подъезде. Мужчина, которого ни я, ни мама не знали, перескакивая через ступени, бежал к нам. Он размахивал руками, громко кричал:
– Дом горит! Сейчас обрушится стена! Скорей! Бегите! Ну, быстрее же! В подвал! Через дорогу!
С ним был один из двух парней со двора. Второй потерялся. Мы ринулись вниз. Осколки жутко резали мою правую ногу. Боль была адская. Помчались в уже знакомый двор с маленьким подвалом, под вой самолетов. Где-то стреляли с автомата – наверное, именно по самолетам в небе.
Подвал оказался закрыт! На двери висел большой замок! Тогда мы вчетвером побежали к Красному детскому саду. Я упала от страшной боли в ногах, и меня потащили волоком за капюшон. Несколько бомб мы переждали в детском саду. Без окон и без дверей. “И без кафеля!” – успела заметить я. Кто его ободрал?! Кто успел?
Самолеты улетели. Мы вышли. К удивлению мамы, в руках я держала свою коричневую клюку – палка не сломалась! Я так вцепилась в нее, что потемнели пальцы! Мы успели перейти дорогу и войти в следующий двор. Услышали знакомый скрежет. Так предупреждает о себе “Град”. Мама и я мгновенно шагнули в подъезд дома, того, что был слева. Постучали наугад. Нам открыли. Впустили в квартиру первого этажа. Женщина-чеченка и ее сын, мужчина примерно тридцати лет. Тут бабахнуло!
– Мы у вас отсиживались, – сразу вспомнил молодой хозяин.
Мне стало плохо с сердцем, и они дали мне валидол. Часть таблеток я оставила маме. Хозяйка дала нам воды с валерьяной. Моя мама уместилась на табурете. А я сидела в чужом коридоре прямо на баке с водой. Все замерли, ожидая очередного удара.
– Где-то потерялись мужчины, – вспомнила мама. – Они пытались нам помочь.
– И русская бабушка! – вторила маме я. – И кажется, я посеяла пальто!
Мама махнула рукой.
Зашатались стены. Сильнейший взрыв разломил часть потолка. Мы сплотились, прячась друг за друга. Нас обсыпало
– Смертельная тишина! – произнес сын укрывшей нас женщины.
Мы поблагодарили наших спасителей на чеченском и на русском языках. Простились. Пошли вниз. На базар. Он был пуст. Магазин рядом закрыт. Цепь и замок. Если обстрел – укрыться негде.
– Быстро! Домой! – скомандовала мама и потащила меня изо всех сил. У садика из красного кирпича мы нашли пакет с пальто. Когда шли через двор, в окне второго этажа увидели знакомую бабушку. Она помахала нам рукой. Часть стены и крыши в этом доме исчезли.
С третьего и с четвертого этажей валил густой черный дым. Мужчину и высокого парня в джинсах мы не встретили. Тот, что выл, лежал у скамьи. Он был не… целый, осталась только его верхняя часть. Под ним огромным пятном темнела кровь. Мы побоялись и не подошли. Частный сектор смело. Даже кирпичей не осталось! Щебень по земле. И отпечатки на том месте, где стояли заборы. Огромные ямы! Исчезли дома и сады. Целая улица стала пеплом.
А тут мы смотрим, идут с “Березки” седой дед Николай и Хавин папа, наши соседи. Оказывается, они так напугались авианалета, что лежали все это время, закопавшись в снег, и не шевелились. Они тоже ходили искать, где купить хлеба.
Дома у наших дверей нас ждала старая бабка Стася. Она стучала к нам. Ей, естественно, не открывали. Из-под нашей двери шел дым! Мы вошли. Одновременно горели: окно, штора, ножки полированного стола и пол. Пришлось выливать всю воду. Носить растаявший снег и грязь в комнату.
– Хорошо, все отсырело! Слабый огонь, – радовались мы.
Управившись со своими делами, обнаружили, что у нас поменялись соседи. Родственники Тамары с четвертого этажа уехали. Заселились, как обещала тетя Марьям, люди из дома напротив: бабушка Нина – 73 года, три ее внука и молодая светловолосая женщина Варя, ее дочь.
Я и мама повеселели. Это же та семья, с которой мы переживали Первую войну! Ссорились. Мирились. Дружили. Помогали друг другу. Они жили у нас как беженцы.
Опять бьют “Градом”. Если я не погибну, Дневник, встретимся утром!
Полина
13.11.
Не пойму, как мы будем жить дальше?! Хлеб подорожал! Вначале до 6 р. А сейчас многие торговцы просят за булку 10 и 15 р.! Мука у нас старая, с привкусом гнили. Ее мало, на одну неделю.
Пришел Аладдин! Мы с ним говорили о том, как прожили предыдущий день. Я читала. Сегодня он меньше меня ругал. Но я, как назло (!), стеснялась и заикалась. Не могла спокойно заниматься. Постоянно отвлекалась, когда он сидел рядом. Мне хотелось не читать, а дышать его дыханием. Не слушать, что он говорит, а просто – слышать его голос. Колдовство! А он посчитал, что я невнимательная. Обиделся и ушел домой.