Мургаш
Шрифт:
И вот мы трое — Тоне, Иван и я — собрались в нашей штаб-квартире, в доме Петко, и думаем. Предложение присоединиться к ихтиманцам пока оставили в резерве: если не придумаем ничего более толкового, отправимся туда. Но мне что-то не очень хотелось идти в эти незнакомые края, и я предложил Троянские горы:
— Там есть такие места, что один человек целый полк может задержать. И лес кругом, и люди свободолюбивые — горцы.
Тоне и Иван слушали внимательно, расспрашивали о деталях плана.
— Можно, — сказал Тоне. — Можно, но лучше, если мы
Идея заманчивая. Образовать партизанский отряд, база которого видна из окон военного министерства, из кабинета Гешева, из царского дворца… Да ведь это чудесно!
— Каждый выстрел будет слышен в Софии, — произнес я.
— А что, разве это плохо? — перебил меня Иван.
Мы с Тоне улыбаемся.
— Напротив! Правда, слишком близко к главным силам противника — армии и полиции…
— Волков бояться — в лес не ходить!
— Нет, Иван, — вмешивается Тоне. — Это серьезное возражение, но Добри не знает, что у нас за горы. Чтобы перетрясти мургашские леса, этим господам потребуется не одна, а две армии. Там есть такие укромные места, что в них и сам черт не найдет наши базы и землянки.
Я соглашаюсь, но тут же замечаю:
— У нас нет связи с местным населением.
— Ну, — возражают Тоне и Иван, — как раз это-то имеется.
Тоне из села Столник, Иван из Ботунца. Там у них и родные и знакомые.
— Так что же? — спрашивает Тоне. — Решено организовать отряд в Мургаше?
— Решено, — соглашаемся мы.
Этот вариант радует меня: буду близко от Лены, от нашего ребенка, который родится.
Однако такое решение должен утвердить окружной комитет партии, а возможно, и ЦК.
Через три дня получаем ответ: «Руководство одобряет предложение о создании партизанского отряда в районе Мургаша».
С Иваном Шоневым (партийная кличка Митре) я встречалась только один раз, но знала его по рассказам Иванки.
Двадцать пять лет дружбы связывали нас с того дня, когда я впервые увидела Иванку, до утра, когда мы проводили ее в последний путь. И за все эти двадцать пять лет мне ни разу не пришлось ее упрекнуть в том, что она поступила не так, как нужно.
В 1935 году Иванка, скромная, стеснительная девушка-портниха, полюбила Ивана, дерзкого, смелого парня, сапожника по профессии.
— А какой у тебя Митре? — спросила я однажды.
— Нежный, — тихо ответила Иванка.
— Неужели нежный?
В моем голосе прозвучала нотка удивления, и, возможно, поэтому, повторив слово «нежный», она добавила:
— Только раз был со мной суровым.
Было начало 1937 года. Иванка стояла, запахнув пальто, и ждала Митре на Подуянском мосту. Январский ветер поднимал снежную пыль и бросал ее в лица замерзших прохожих. А Митре все не было. Наконец он вышел совсем с другой стороны, откуда она не ждала его, взял ее под руку, и она молча пошла с ним.
— Получил разрешение…
—
— Через неделю уезжаю в Париж, а оттуда потайным путем в Испанию.
— А паспорт?
— Его я уже давно выправил.
С самого начала формирования интернациональных бригад Иван Шонев попросил партийное руководство разрешить ему отправиться в Испанию бороться за свободу испанского народа, бороться против фашизма, одинакового во всех странах. И это разрешение пришло.
— Я уезжаю на войну, — сурово сказал Иван. — Возможно, вернусь, а возможно… Не жди меня… Неизвестно, что со мной будет. Встретишь другого, кто тебе понравится…
— Я буду ждать тебя, Иван, — прошептала Иванка.
— С письмами будет трудно. Знаешь ведь — фронт, война…
— Буду ждать, пока не вернешься.
И стала Иванка ждать. Письма приходили, хотя и с большими перерывами, шли с фронта возле Толедо, из Мадрида, из концлагерей Франции, а Иванка все ждала.
Однажды в 1940 году я встретила ее красивой и помолодевшей. Лицо ее излучало счастье:
— Вернулся! Но еще в полиции.
Однако вышло не так, как она думала. Пока он лечился после боев и странствований, пока искал убежище, чтобы зажить семьей, его снова арестовали и отправили в лагерь. Затем крышей над ним стали буковые леса Мургаша, и только один раз мне удалось увидеть его запавшие от усталости глаза, полные той чудесной, благородной ненависти, без которой в мире невозможна красота.
Снова потянулись месяцы борьбы и ожидания. Иванка была связной в отряде «Чавдар», снабжала партизан продуктами, одеждой и оружием, устраивала подпольщикам жилье, работала днем и ночью, потому что заработанные ею деньги не были ее деньгами, а принадлежали тому большому, страшному и прекрасному, у которого много имен — борьба, свобода, счастье, и… Иван.
Помню ночь на 10 сентября 1944 года. В квартире Сотира собралось более двадцати человек. Все громко разговаривали, пели, снова заводили разговор, пока, устав, не заснули. Только нам с Иванкой не спалось. Мы сидели у окна и тихо беседовали. Сказать, что мы обе были счастливы, недостаточно. Трудно найти слова, чтобы выразить то, что мы чувствовали. В тот день нам сообщили, что никаких плохих известий о Лазаре и Митре нет.
Потом мы расстались. И встретила я Иванку спустя несколько дней. Радость померкла в ее глазах, но надежда не угасла.
— Как живешь, Иванка?
— Жду.
О Митре никто ничего не знал. Все надеялись, что, может быть, он попал в какой-нибудь дальний отряд, что, возможно, отправился в Югославию, и ждали его возвращения.
Ждала и Иванка.
А потом пришло известие, что Митре убит. Но Иванка продолжала ждать. Ждать до последнего дня своей жизни.
С тех пор прошло много лет. Иванка переселилась в новую квартиру, в ее комнате появились ореховая двуспальная кровать, ночные тумбочки и трехстворчатый гардероб. А на стене висел снимок. Подобная фотография была и у нас с Добри — воспоминание о нашей свадьбе.