«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов
Шрифт:
бризантными. Разрывы все ближе и ближе. Вот поравнялись, вот уже два лопнули впереди. Надо менять курс,
а то попадут.
Раз! Резкий крен налево, выравниваю, и чуть направо курс. Сразу отошел метров на 200 левее. Да и
действительно пора: на том месте, где мы должны были быть, развертывается громадный букет — залп не
менее чем в 20 штук сразу. Показываю букет Комелову и объясняю ему маневр. Да, но теперь-то я уже зашел
куда следует и сейчас возьму вас, голубчиков, в переплет.
держитесь! Вызываю Юшкевича, показываю две батареи:
—
Видел?
—
Видел.
—
Извольте попасть!
Выворачиваюсь против ветра и аккуратно нанизываю на нить. «Комелов, как только сбросят, сейчас
же скажете!» Сбросили, поворот. Вот новые две. Опять вызываю Юшкевича.
—
Смотри, между батареями городки пехоты. Хлестни их серией, чтобы попало пехоте.
—
Есть, будет сделано.
Сбросили. Юшкевич прибегает, сообщает, что попали. Огонь почти прекратился. Накрываем еще
одну и с радостью видим, как, никем не тревожимые, выходят на позицию Клембовский и Башко. Немцев в
воздухе и помину6 «Муромцы» в бою
1 29 нет. При подходе видели вдали несколько аппаратов, но они
сразу куда-то запропали.
Все благополучно, можно идти домой. Наши залились из пулеметов и хлещут кого попало. Посадил
Комелова за штурвалг а сам пошел в задний люк, поблагодарил истребителей и отпустил их, показав, что иду
домой. Сегодня все довольны. Немцы даже не думают приставать к нашей «великой армаде», да, верно, и
шаровский урок им не даром обошелся: после каждого такого афронта они некоторое время скромничают.
Клембовский очень доволен, что почти избавился от артиллерийского обстрела, тем более что он видел, как
впереди на мой корабль накинулись батареи и неистово старались убить.
Прорыв удачен. Наши на почти 100-верстном фронте взяли четыре линии окопов. На южном участке
продвинулись на 30 километров, взяли Галич и Калуш. Но остановились и, найдя в линиях резервов спирт,
перепились. Теперь пытаются сменой частей восстановить порядок, хотя надежда слаба. Многие части
митингуют и наступать не хотят. Успех объясняется исключительно отличной артиллерийской подготовкой.
Действительно, батареи стоят в некоторых местах чуть ли не в шесть рядов.
Завтра летит первый раз Середницкий. Полечу и я. Он будет бить Бржезаны, я пройду несколько
глубже в тыл. В случае чего прикрою его, а то у него совершенно молодой экипаж.
Утром 19 июня вылетаем. Середницкий первым. Я за ним, так как я быстроходнее, и, когда у него
выйдет высота, я уже успею перейти позиции раньше него. Кстати, приведу с собой истребителей.
Не тут-то было. Над противником
Сажусь первый. За штурвалом Гаврилов. Он делает посадку уже четвертый раз. Аэродром что-то затянут
туманцем. Мне это не нравится. Говорю Гаврилову:
— Давай я сяду за штурвал и буду садиться со стороны леса.
— Нет-нет, ничего, и так сядем.
Почему-то согласился на это. Садимся. Вдруг туманец раздуло, и вижу, что мы мажем прямо в корни
деревьев. Поворачивать поздно. Остается давать полный газ и идти на перетяжку. Дали полный. Но увы!
Оказывается, идем по ветру и перетянуть не успеем. Перед самыми верхушками Гаврилов затягивает, сколько
можно, корабль. Но скорость уже 75, уже цепляем за верхушки деревьев, конец... Кричу назад мотористам:
«Держи бомбы!»
Больше ничего не помню. В памяти остались треск и грохот. Следующее мгновение: Гаврилов лежит
калачиком на стеклах; я лежу на обломках стула и грудью упираюсь в исковерканный штурвал. Оглядываюсь
направо и налево, вижу крылья. Мелькает мысль: регулировка цела. В этот момент замечаю зловещие огни у
моторов. Горят карбюраторы. Вскакиваю и кричу: «Огнетушители!» Кабина стоит наклонно вперед и до земли
не дошла. Ясно слышу журчание бензина, текущего из разбитых баков. Помогаю подняться мотористу,
придавленному свалившейся бомбовой кассетой.
В это время со странным гулом взвивается пламя и окружает кабину. Внутри еще пламени нет, и путь
к дверям свободный. Один за другим спрыгиваем из дверей на землю. Прыгать приходится с двухметровой
высоты. Начинается стрельба пулеметных патронов на верхней площадке. Вспоминаю про бомбы, кричу:
«Удирай все! Сейчас бомбы рваться начнут!» Наши побежали, побежал и я. Отбежав шагов 60, чувствую, что
задыхаюсь. Пошел шагом. Подбегает моторист и берет меня под руку. Мы делаем еще несколько шагов и
видим яму. Спускаемся туда и садимся.
Страшный грохот, и вихри взрыва проносятся над нами. Мы оба прижались к земле. Начинают
сыпаться обломки. Когда дождь обломков прекращается, мы встаем и выходим на аэродром. Не могу больше
идти, задыхаюсь окончательно. Сажусь и кашляю сгустками крови. С поля на автомобиле подкатывает
Смирнов. Наши меня окружают, усаживают в автомобиль и везут в Чортков, в госпиталь.
Меня укладывают в той же палате, где лежит раненный третьего дня Казаков. Он немца сбить-то
сбил, но получил пулю и семь осколков около локтя и в предплечье правой руки. Мне безумно жаль погибший
корабль. Казаков меня утешает. Через час привозят артиллерийского офицера Се- редницкого — Ефимова, с