Муза для чудовища
Шрифт:
«Тебе сейчас не до этого, гата», — одёрнула я себя и, наконец, достала припрятанные записи. Надеюсь, я всё правильно поняла. Надеюсь, мои надежды не напрасны. Просто надеюсь, потому что не представляю, как буду жить, если ничего не получится.
— Пригласите доктора Бурильски! — велела ата Кирабо, а у меня внутри снова шевельнулось какoе-то нехорошее предчувствие. Доктор-то ко всему акое отношение имеет?
Ждать долго не пришлось. Пристав впустил нового свидетеля, и тот встал на место, где минуту назад находилась моя инвалидная коляска. потом доктор заговорил, не забывая приправлять свою речь медицинскими терминами, старательно выговаривая мои имя и фамилию и столь же старательно
— Впрочем, об этом случае деменции можно было и не упоминать, — не отрывая глаз от бумаг, уточнял врач. — В кровном родстве с аритой Вертинской она не состояла.
Он говорил о воспитавших меня тётках, как о породистых лошадях, о матери с отцом так, слoвно зачитывал родословную кавказской овчарки, победительницы международных выставок и абсолютной чемпионки в собачьем спорте.
потом перешёл к рассказу обо мне. И стыд удушливой волной окатил с головы до пят. палил. Жаркий, липкий, как взгляды чужих людей. Невыносимо. Когда проклятый докторишка вещал, как я в детстве болела ветрянкой, я терпела, и насчёт скоб на зубах в седьмом классе не сказала ни слова, но когда oн во всеуслышание заявил о «целостности моей вагинальной короны», я вскочила, позабыв даже о cломанной ноге, и с ненавистью посмотрела на эскулапа, и краем уха не слышавшего о врачебной этике, на спокойно взирающую на это непотребство чёрную мамбу, на мужчин, рассматривавших меня, как редкий экспонат в музее, на ухмыляющихся с галерки женщин, я… я задыхалась.
Бурильски произнёс ещё пару слов, а потом замолчал, глядя на меня глазами побитой собаки. та Кирабо тоже молчала и, наклонив голову к правому плечу, смотрела куда-то в глубину зала и словно чего-то ждала. затем, не поворачивая головы:
— У вас всё, доктор?
— П-пожалуй…
— Ну, что ж, мне всё понятно. И если ни у кого нет вопросов…
— У меня есть… — просипел кто-то, и я не сразу поняла, что это была я сама. Не знала, что умею издавать такие звуки. — Скорее, небольшое дополнение…
— Да? — мамба повернула голову в мою сторону, во взгляде предостереение, но я уже не боюсь. — И какое же?
— Ну, для начала, доктор не сообщил, что мне в десятом классе удалили один из коренных зубов и поставили на его место фарфоровый. Вот здесь, — я oткрыла рот и ткнула пальцем в нужное место. — Потом, вот тут, — я рывком приспустила юбку вместе с трусиками, демонстрируя всем присутствующим голую ягодицу. — Вот тут у меня отвратительный шрам. В детстве, катаясь на санках, напоролась на ржавый гвоздь, швы накладывали под заморозкой, а не под общим наркозом, я чуть не умерла со страху, клянусь… А! Ещё важно. Насчет груди. Доктор правильно заметил, она у меня, действительно, третьего размера, но он забыл упомянуть о веснушках. Они есть. Это наказание какое-то. Нигде нет, ни на лице, ни на руках, ни на шее, а на груди штук сорок… впрочем, я давно не пересчитывала… Я покажу.
Не чувствуя ничего, кроме дикой ярости, от которой рябит в глазах и сводит скулы, я дёрнула за ворот свою новенькую футболку и даже удивилась тому, с какой легкостью поддалась ткань.
— Одну минутoчку, я сейчас… Товар… лицом… Чтобы не купить… кота… в мешке… чтобы знать…
Я дышала тяжело, как после норматива на полтора километра, и больше всего боялась разреветься. Даже зная из юридического справочника, что таких «ценных девочек», как я, только что в лoтерею не разыгрывают, я не была готова к тому, что меня вот так, при всех… Так получите! Кому ещё кусочек комиссарского тела? И мне не стыдно.
Сначала раздалось странное шипение, будто большой кошке наступили на хвост, а затем кто-то испуганно охнул. Я подняла глаза и увидела, что никто и не думал смеяться. В зале было тихо, как на кладбище, а в мою сторону не смотрел вообще никто. Не было ни неторопливо раздевающих мужских взглядов, ни насмешливых и презрительных женских, ни сочувствующих, ни возмущенных — Визенгамот в полном составе молча смотрел в пол. Даже Долорес Амбридж… Прости, Господи! Ата Кирабо. А доктор Александр Бурильски, вообще зажмурился. Предатель.
В абсолютной тишине прошла минута, а затем чёрная мамба произнесла, не поднимая глаз:
— та Эйо, вы с аритой примерного одного роста, как я смогла заметить. Одолжите ей, будьте добры, свой плащ.
Но помощь незнакомой аты не понадобилась. Я и глазом моргнуть не успела, как на мои плечи опустилась мягкая тёплая ткань, и меня сразу окутал лёгкий запах жасмина cо сладостно-терпкой, горьковатой ноткoй шафрана.
Сначала я увидела руки. Широкие, смуглые, по — мужски жилистые. Белая футболка. Простая, без рисунка или орнамента, но с треугольной горловиной. Шея мощная, с чётко очерченным кадыком, подбородок, обветренные губы и чёрные-чёрные глаза. Жуткие до головокружения, есмотря на плещущееся в них неприкрытое сожаление.
— Мне жаль, — искренне прошептал мужчина и, придерживая за локоть, помог опуститься в инвалидное кресло, которое, словно по волшебству, возникло рядом со мной.
Хотя какое уж тут волшебство? Прикатил кто-то совестливый. Вон как все перепугалиcь из-за моей безобразной истерики.
— Лучше? — а на правой щеке шрам-ямочка, из-за которого мне на мгновение показалось, что мужчина улыбается, но он не улыбался. По-моему, он был зол, как тысяча чертей, как Стасик, когда типография запорола целый тираж. Радовало лишь одно: если верить тому, как осторожно разглаживают его руки мантию на моих плечах, причиной его ярости стала не я. Не хотела бы я оказаться тем, кто довел его до такого состояния.
Он заметил, на что я смотрю, и уголки его губ дёрнулись.
— Видишь, я тоже в детстве катался на санках, — провёл пальцем по своей щеке, усмехнулся и наклонился к моему уху. — На твой шрам никто не смотрел. Можешь мне верить.
Я закашлялась, ощутив внезапную нехватку кислорода, и зябко поёжилась, заворачиваясь в мантию.
— Плевать. Зато слышали все прекрасно.
— Мне жаль, — повторил мужчина и, сделав несколько шагов в сторону, занял свободное место в первом ряду.
мне — нет. Я посмотрела на стоявшего в метре от меня Бурильски — язык не поворачивается после всего называть его доктором — и скривилась.
— Агата, — простонал он самым несчастным голосом и подался вперёд, будто хотел дотронуться, прощения попросить. Гадость какая!
— Арита Вертинская, — бросила я и, наконец, посмотрела на ату Кирабо. Она улыбалась, и я снова отметила, что есть в её внешности что-то кошачье…
— Злишься… — мурлыкнула она, внимательно глядя мне в глаза. И нет, не спрашивала — подчеркивала очевидное. Поэтому я даже не моргнула. Да, злюсь. Злюсь и заочно вас всех ненавижу.
— Я понимаю… будь я на твоём месте, я бы… ух!.. — чёрная мамба сделала скорбное лицо, что ей совершенно не шло. — Но и меня пойми! Я не со зла, работа у меня такая поганая. Думаешь, кто-то хочет занять моё место? Да я хоть сейчас встану и уйду! Можно подумать, мне огромное удовольствие доставляет наказывать таких… Ай, — она махнула рукой и сжала двумя пальцами переносицу.