Муж есть муж

Эбрар Фредерика

– Я такой везучий, что ваш дедушка охотится здесь! Ох! Я больше совсем не могу говорить по французски!
– сказал он, обеспокоенный строением фразы.

– Он с наслаждением ел айвовый мармелад.

– Айвовый мармелад? Что это за фрукт?

– Он похож на яблоко, на грушу, и его нельзя есть сырым.

– Айвовый мармелад… это вкусно!(потом он спросил меня Вы пойдете плавать, мадам?

Мадам! Есть чем рассмешить лесных божеств! На мой вкус он был немного церемонным, но я предпочитала это слишком свободной манере некоторых молодых, вы знаете: пикировки, тыканье, “ну,

толстушка моя” - и хрясь!
– хороший шлепок по спине. Я сказала ему, что полежу на солнце, что поплаваю попозже, и что не надо звать меня мадам, что меня зовут Людовика, что это античное имя, что это римское имя и оно полностью соответствует обстоятельствам.

– Это потому, что я не много вас знаю, поэтому я не осмеливаюсь, - сказал он серьезно, снимая штаны.

Под штанами ничего было, и я окаменела перед его абсолютной наготой.

Он старательно сложил вчетверо свои джинсы и положил их на песок.

– Слишком много плохо воспитанной молодежи, - заключил он.
– Вы не находите?

Я тупо кивнула головой. Он улыбнулся мне:

– Вы действительно не идете?

– Сию минуту, - булькнула я.

Он убежал к горке, вскарабкался на нее одним скачком, повернулся, дружески махнул мне рукой и резко исчез.

Он был настоящим блондином.

Он был также настоящим швейцарцем.

Я сказала себе:

– Жан умрет от смеха, когда я расскажу ему эту историю!

…но я не была в этом так уж уверена.

И, однако, я находила поведение Вертера трогательным. Как поведение доверчиво отдающейся девушки.

Невинность.

Вертер меж деревьев райского Сада совсем не прятал лица перед Вечным Богом. Ни лица, ни всего остального.

Если бы у меня было побольше шика, я бы тоже обнажилась. Но воспитанием, корнями и принципами, в которых я мариновалась, я принадлежала к XIX веку. И довольствовалась Мери-Луком, что уже было прекрасной победой над предрассудками.

Я со спокойной душой заснула на солнышке.

Пробуждение было ужасно!

Кричала женщина, и я подумала, что произошло несчастье.

“Nix possible! Forbidden! эээ…Private!”

Ослепленная светом, я не очень различала черты лица скачущего передо мной разбушевавшегося создания.

– Да кто разрешил вам войти? Что вы здесь делаете? Эй! Вы! Я вам говорю! Вы меня слышите? Конечно, она не француженка! Грязная иностранка!

Этот неприятный голос что-то мне напомнил… но что? но кого?

Что-то далекое…

Вдруг я закричала:

– Жинет!

Женщину это ошеломило, а я приблизилась к ней, теперь уверенная, что не ошибаюсь:

– Жинет! Ты меня не узнаешь? Людовика Кампердон! Предвыпускной класс нимского лицея!

– Людовика Кампердон? (Жинет никак не могла оправиться) Ни за что не узнала бы тебя в этом парике!

Парик? Мои прекрасные светлые волосы!

– Ах! Если бы я знала, что это ты, я бы меньше нервничала! Людовика Кампердон… Боже мой, мы не становимся моложе! Людовика Кампердон! Я, видишь ли, совершаю обход! Я шериф Бразинвера! Я бьюсь против всех этих чужаков, заполоняющих и загрязняющих наш лес! Все они мерзавцы, наркоманы, грязные и вообще! Подожгут мне сосновую рощу

и даже не заметят! Но я на джипе врезаюсь в толпу! Они не пугают меня, можешь мне поверить!

Я верила. Она сама могла напугать кого хочешь.

– Ах, Людовика, какая встреча! Ох! Как я тебя поздравляю! Ты вышла замуж за знаменитость. У меня судьба менее шумная, но мне тоже не на что жаловаться. Я вышла замуж за Гастона Субейрана. Нотариуса. Старшего из пяти братьев. Тебе это что-нибудь говорит?

Я вежливо помычала, но ее не удалось провести.

– Нет? Он славный малый… У него большое….большая практика…Кстати, а твой? (она посмотрела вокруг, неожиданно обретя хорошее настроение) Он здесь с тобой?

– Нет, нет, нет, я одна!

Как только я выговорила эту ложь, раздались радостные крики:

– У!У!У!У!

Прекрасный, как Люцифер, наивный, как Бернадетта Собейру (1844-1879. Святая Бернадетта Лурдская, крестьянка, которой в юности 18 раз являлась Святая Дева), Вертер появился на вершине горки.

По лицу Жинет можно было проследить за сменой обуревающих ее чувств. Она стала пурпурной, раздулась, задрожала и окаменела с открытым ртом. Я знала, что у меня нет никаких шансов выйти из этой ситуации, получить понимание и снисхождение жюри. На ее лице явно читалось с трудом сдерживаемое вожделение. Вертер прыгал и кричал с варварским энтузиазмом. Она смотрела на его приближение, как на внезапный прилив.

– Да у нас гости!
– сказал он, приближаясь, обаятельный и светский, и поклонился с истинно германской корректностью.

Я с усилием произнесла:

– Жинет, я представляю тебе Вертера, юного швейцарского филолога. …Мадам Субейран…

Вертер протянул ей руку с такой убедительностью, что у нее не хватило энергии отказать ему в своей.

– Очень приятно, - пробормотала она.

Но Вертер не отпускал ее руку. Что-то его, кажется, беспокоило:

– Субейран, - повторил он… - Субейран? Вы жена пастора Субейрана?

– Его невестка, - ответила Жинет.
– Она никак не могла вырвать руку и тянула изо всех сил.

– Да это замечательно!
– закричал Вертер, радостно тряся ее кисть.
– Пастор Субейран - самый крупный специалист по Бернару де Вентадуру! Я три раза писал ему из Санкт Галлена и всегда он мне отвечает такими вежливыми письмами, такими простыми! О! Какой хороший он человек! И это муж брата? Это действительно очень хороший день для меня, сегодня! Вы ему скажете, мадам!

– Я в прохладных отношениях с братом моего мужа, - проскрипела Жинет и наконец вернула себе руку и самообладание.
– Мы не общаемся.

– Я очень сожалею, - сказал в замешательстве Вертер.

Воцарилось ужасное молчание. Я протянула руку к термосу:

– Чашку чая, Жинет?

– Нет, спасибо, - ответила она с неприятным смешком.

Кивок мне, кивок Вертеру, она приблизилась к своему джипу и села за руль.

Она завела машину, сдала назад, поравнялась со мной и мило улыбнулась:

– Все мои пожелания твоему мужу!
– крикнула она, проезжая на первой скорости.
– Хотя он в них не нуждается, он в полосе удач!