Муж с пониженной социальной ответственностью

Юрьева Ната

Она впервые в жизни «въехала» в настоящую депрессию. Стало страшно.

Как бы со стороны осознавая, что с ней происходит что-то не то, поделать с этим она ничего не могла. Все вокруг двигалось как на мутной черно-белой кинопленке в замедленном режиме. Хуже состояния она себе и представить не могла.

Когда утром она выходила в пижаме в коридор, откуда он только что выбежал на работу, то стояла и вдыхала облако оставшегося после него запаха одеколона «Босс», как токсикоман-наркоман. Мир вокруг выключался… Однажды она очнулась и поняла, что простояла так в коридоре босиком больше часа. Просто тупо простояла в «отключке». Когда она ложилась на диван под телевизор на его подушку, сохранившийся аромат этого

одеколона и запах его волос уносил ее мысли далеко, отключая внимание от передачи. Она вообще ничего не помнила, что смотрела в этот момент. Полные провалы внимания и памяти.

Ее попытка просмотреть их старые школьные и юношеские фотографии вдруг вызвали в ней внутреннюю истерику – почти физическую боль, сильную дрожь в руках и ломоту в затылке. Она так и не смогла их посмотреть: самопроизвольно потекли слезы, руки задрожали так, что она просто физически не могла удержать фотографии в руках.

Такую же реакцию вызывала теперь и музыка. Раньше, при поездках в машине, она с удовольствием включала музыкальные каналы: «Бэст-FM», «Ретро-FM», «Авторадио» или «На семи холмах». Но теперь не только любимые мелодии их юности и молодости, но даже небольшие музыкальные цитаты из них в других музыкальных произведениях вызывали в ней приступы паники и ломоты в затылке. Слезы застилали глаза, подступало удушье и, чтобы не потерять контроль над управлением машиной, она быстро выключала радио вообще. Единственно чем в это время она могла заполнять пространство – это новостные каналы. Либо же надо было ехать в полной тишине, но это тоже было мучительно, потому что в голову начинали лезть разные мысли … и суицидные тоже. Мозг, помимо нее, обдумывал способы ухода из жизни… Такая жизнь ей была не нужна, она не видела в ней смысла без него…

В таком состоянии необходимость внешних контактов стала ее утомлять и злить, особенно бравурные звонки подруг издалека. Этим сильно отличалась Зайчиха. Когда она звонила, то обычно быстро и долго тараторила о новостях своего многочисленного семейства, а потом с тем же энтузиазмом спрашивала «ну как у вас с Алешкой дела?» А что она могла ей на это ответить?! Что она фактически умерла, или собирается это сделать? И еще на пятнадцать минут включить красную кнопку возможных дежурных и банальных уговоров на тему ценности жизни?

Да и не только Зайчиха – другие подруги тоже. Понятно, что говорили они все это из лучших побуждений, но в тот момент ее абсолютно не убеждали их ссылки на примеры других людей, и не мотивировали призывы подумать о детях… А уж пофигистские лозунги типа: «Да перестань ты!!! Жизнь на этом не заканчивается! Наплюнь!» – и вовсе вызывали в ней приступы сильного раздражения. Спорить с этими лозунгами бесполезно – теоретически они безупречны. Только дело в том, что это «да перестань ты!» как бы обесценивает то, что для тебя было самым важным на протяжении твоей, прожитой до этого момента, жизни. А призыв «наплюнуть» означал фактически наплюнуть на себя саму.

Это именно на твои «истинные ценности» – воспитанные, сформированные, въевшиеся в мозг и в сердце как бы призывали «наплюнуть». Невозможно же от них отмахнуться в одночасье, на них нельзя просто «наплюнуть» – каждого человека держит на этой Земле только его персонально сформулированный для себя «смысл жизни», и пока человек сам его не «переосмыслит, не переварит, не перечувствует и не переформулирует», посторонние примеры «чужих смыслов» его не вдохновят и не остановят. Другое дело, конечно, участие друзей – их беспокойство и забота немного притормаживают внутренний слом, но не останавливают его. Это она теперь знала по себе. А болезненные опустошающие процессы в ней были запущены…

Она сократила все контакты до минимума и превратилась в заторможенного зомби: внешняя жизнь – на полном автопилоте, внутри – постоянные мысли о нем, и бесконечно

закольцованный вопрос: «что делать, что делать, что же делать?», как заезженная пластинка. «Что делать, чтобы он остался, и что сделать с собой, если он уйдет…»

***

В этом году в июле в спортивный лагерь в Болгарию вместе с детьми вместо него поехала она. Впервые. Дочь так решила. До этого три или четыре года подряд ездил он, и всегда был в восторге от этих поездок. Ему там все нравилось. А она обычно сидела с собаками и не претендовала на счастье дедушки быть рядом с внучками. В этом же году, очевидно, это была вытягивающая ее из омута, «профилактическая и лечебная» мера со стороны дочери. Сидеть с собаками предстояло ему.

Перед отъездом она сделала последнюю попытку поговорить с ним.

8 июля 2015, 12:48 – от: Даши То: Aleksei

Леш, делаю последнюю попытку поговорить с тобой хотя бы по электронной почте, раз уж глаза в глаза не получается. Но не хочу в режиме монолога. Бесполезно. Если согласен на диалог, то ответь мне сейчас. Давай в спокойном тоне, и разумно определимся: либо… либо… Слышать от тебя бесконечное – "не знаю" – больше не хочу. Дальше тянуть неопределенность для меня невыносимо.

Он опять не ответил…

***

Она смутно помнила события этой поездки. Конечно – южное солнце, теплое море, белый песок пляжа, любимые внучки, комфортные условия черноморского курорта, шведский стол три раза в день, отсутствие необходимости заботиться о быте – все это создавало условия для отдыха, но отвлечься от навязчивых мыслей не получалось. Да и физически она чувствовала себя неважно: головные боли, постоянные панические атаки, боли в сердце.

Ей приходилось делать над собой сверх усилия, чтобы хоть как-то общаться с детьми. Они видели это ее состояние и трогательно переживали за нее: когда утром, не в силах встать с кровати, она не ходила на завтрак, они приносили ей в номер вафельки или блины, за которыми младшая специально выстаивала длинную очередь к повару на террасе ресторана. А однажды даже дали отпор агрессивной бабушке одного знакомого мальчика, когда та высказала им претензию, что «Почему это ваша бабушка никогда не сопровождает вас в автобусе при поездке на тренировки? А я вот должна ездить с вами!» – ответили: «Бабушка болеет. У нее сердце болит!» Конечно, это было правдой, но не всей, которую они знали.

Самое страшное в ее состоянии – это была внутренняя пустота, полное отсутствие жизненной энергии и позитивных эмоций. Одиночество в толпе. Она была просто огромной черной дырой. Ее это угнетало еще больше, так как она понимала, что с детьми так нельзя, с ними надо постоянно обмениваться эмоциональным позитивом. Ведь они не сиделки, и не смогут долго «сочувствовать» ее болезненному состоянию – устанут от нее и, в конце концов, душевно отстранятся. Они растут, им надо вверх! Она же была внизу, на самом дне, и ничего не могла им сейчас дать. Ничего! Она была просто оболочкой, внутри которой вращался черный вихрь мыслей, страхов, иллюзий, самоедства… и надежд.

Надежда, Вера, Любовь

«Надежда, вера, любовь… А что это такое? Интуитивно все это понимают, а вот двумя словами объяснить никто не может. Для этого пишутся целые художественные произведения, рисуются картины, пишутся стихи, сочиняется музыка… Иногда это пытаются соединить в одном синтетическом произведении – например, в кино. Но во всех этих произведениях столько эмоциональных красок, что в итоге понимаешь – это что-то очень индивидуальное, не стандартизованное… Чтобы понять, надо пережить самому. Но люди ведь зачем-то размышляют над этим тысячи лет! При этом до сих пор никто не открыл «формулу любви»… – даже Марк Захаров в одноименном фильме по Евгению Шварцу!