Мужчина и женщина. Тело, мода, культура. СССР - оттепель

Лебина Наталия Борисовна

Приобрести готовую одежду в магазине в середине 1950-х годов было очень непросто. В Ленинграде, например, лишь к 1950 году удалось сшить столько же пальто, костюмов и платьев, сколько их шили до войны. И это было ничтожно мало. Кроме того, для хорошего промышленного шитья необходимо было полностью поменять технологическое оснащение швейных фабрик. Выпускать достаточно сложные по фасону изделия поточным методом на плохом оборудовании было просто невозможно. В середине 1950-х годов на фабриках шили не только мало, но и в основном примитивно. Газета «Ленинградская правда» писала в мае 1959 года: «Никто не хочет покупать дамское пальто „кимоно“ из драпа „велюр“, произведенное на фабрике „Большевичка“». Ровно через год в той же газете можно было прочитать такие строки: «В 94 магазинах [Ленинграда], торгующих швейными изделиями, много пальто, костюмов и платьев. Но охотников до них не так уж много. Пугает главным образом расцветка. Преобладают совсем невесенние, темные цвета. Нет в продаже модных, хорошо сшитых мужских и женских костюмов, демисезонных пальто из высококачественных тканей». Местные власти вынуждены были вмешиваться в этот процесс, принимая на своем уровне специальные постановления, например такие: «О мерах по расширению ассортимента, улучшению качества швейных изделий» (ЦГА СПб 2071, 8а: 85). В документах такого рода даже в начале 1960-х годов можно было найти прямые указания на необходимость разрабатывать «модели одежды на три типа сложения» (там

же). Создавалось впечатление, что без таких нормативных указаний работники швейной промышленности не догадывались о существовании людей атлетического, нормостенического и гиперстенического типа. Швейная промышленность в условиях плановой экономики явно не справлялась со снабжением населения модной одеждой. В то же время тканей в СССР уже в середине 1950-х годов выпускали немало.

Власти, не надеясь на быструю перестройку работы промышленности, попытались решить проблему женской одежды с помощью расширения сети государственных пошивочных ателье. Конечно, они не были порождением хрущевских реформ. В конце 1930-х годов в стране действовала сеть элитарных, практически закрытых ателье. Но о широкой доступности услуг индивидуального пошива речи не шло. Так, даже в 1954 году в Ленинграде действовало всего 24 таких предприятия, тогда как в 1941 году – 46. Не отвечало запросам населения и качество выполнения заказов в ателье индпошива. В 1954 году Плановая комиссия Ленгорисполкома, обследовав трест «Ленинградодежда», выяснила следующее: «В связи с изменениями силуэта увеличились модели „Реглан“, „Кимоно“, солнцеобразный клеш и при их выполнении оказалось, что не все закройщики достаточно подготовлены». Не спасло и введение так называемого бригадного метода пошива индивидуальных вещей, когда один человек пришивал только карманы, другой рукава, а третий отвечал за заделку швов. Автоматически перенесенный из поточного фабричного производства, этот метод оказался неприменимым к вещам, предназначенным для конкретных людей. Одно платье шили в среднем 8–12 человек. В результате резко выросло количество переделок (ЦГА СПб 2076, 7: 24, 26).

Плановая комиссия Ленгорисполкома зафиксировала до боли знакомые всем советским людям явления, которые были постоянным объектом острот сатириков. Это ограниченное число заказов – ателье принимало 4–5 вещей в день, введение записи на пошив одежды, безумно длинные сроки изготовления вещей – минимум 2 месяца, взятки закройщиков. Положение менялось очень медленно. Весной 1955 года «Ленинградская правда» с возмущением писала о длинных очередях у ателье «Ленинградодежды», текстильно-швейно-трикотажного треста и мастерских промкооперации, о низком качестве пошива, о невыполнении решения городских властей открыть новые ателье. У многих женщин, в 1950–1960-х годах пользовавшихся услугами обычных государственных портных, остались от них очень неприятные впечатления. Культуролог О.Б. Вайнштейн в 1997 году провела опрос российских женщин разных поколений. Темой интервью было любимое платье и способ его обретения. В рассказах респонденток встречались резкие суждения о советских ателье: «Я однажды попала в ателье, и попытка заказать там платье оказалась совершенно плачевной. То, что мне сшили, носить было невозможно»; «Я бы никогда не стала шить в ателье. Как вспомню – эти мерзкие тетки, квитанции, пыльные портьеры…» (Вайнштейн 2003: 119).

Однако в художественной литературе 1950–1960-х годов, а также в воспоминаниях можно обнаружить и иные суждения. Одна из героинь аксеновской повести «Коллеги» Даша Гурьянова была «красива в своем новом платье цвета перванш, сшитом в Петрозаводске по последней, рижского журнала моде» (Аксенов 2005: 100). Услуги ателье, судя по мемуаристике, пользовались особым спросом у мужчин. Искусствовед М.Ю. Герман вспоминал, что в конце 1950-х годов «профессура диктовала „высокую моду“» и поэтому, начав преподавать, он решил копировать своих учителей: «На мне был костюм из дешевой коричневой ткани, сшитый в скромненьком ателье, но недурно и модно» (Герман 2000: 347). Привычку обращаться в учреждения советского индпошива ученый не оставил и позднее. В 1963 году перед первой поездкой за границу он «сшил на заказ сразу два костюма из дорогих „импортных“ тканей – серый переливчатый и почти черный в едва заметную клетку» (там же: 407). Эта цитата свидетельствует не только о постоянстве пристрастия к услугам ателье, но и о появлении в повседневной жизни советских людей новых тканей, и о росте благосостояния интеллигенции. Но главная ценность этого отрывка из воспоминаний М.Ю. Германа – внутритекстовые комментарии автора. Он пишет: «Приличные готовые вещи встречались разве что в „Березке“, и все склонные к франтовству люди предпочитали „индпошив“» (там же: 408).

Это замечание подтверждают и воспоминания О.С. Яцкевича, которого в свое время обвиняли в стиляжничестве: «Попался мне как-то польский журнал „Жице Варшава“ и там на развороте стоит Ренье князь Монако в светлом пальто с поднятым воротником – элегантно до безумия. Рядом кинозвезда какая-то стоит. И так это выглядит клево! Фотка отложилась в памяти, посему я и пошел в магазин „Ткани“. Вижу бобрик светло-песочного цвета и подумал: „А что, если сшить такое же пальто?“ Купил ткань не очень дорого – и в ателье. Портной, пожилой еврей говорит: „О, я вам сделаю такую штучку – в Голливуд поедете и там вас будут снимать, чтоб я так жил“. Получилось весьма неплохо». Пальто из бобрика вызывало восторг друзей и полное неприятие толпы: «Захожу в гастроном что-нибудь купить на ужин, и сзади: „Вот вырядился!“ Я был достаточно скромен и стеснителен, и мне не понравилось такое „внимание“. Потом какая-то старуха: „Вот шут гороховый!“ В общем еще два-три замечания – и я утром отнес пальто в скупку» (Литвинов 2009: 128–129).

Но даже в общедоступных советских ателье действовало правило всемогущего «блата». А.Г. Найман рассказывал, как он по большому блату, благодаря своим знакомым, шил костюм в ленинградском ателье на Суворовском проспекте у модного закройщика Володи Алексеева, по профессии инженера-кораблестроителя. «Алексеев, – отмечает литератор, – был высокий, неправдоподобно узкоплечий, что придавало его элегантности особую убедительность, похожий на персонажа брауновских иллюстраций к Диккенсу малый с грубыми чертами лица и по-балетному плавными движениями рук». «Будем шить английский континенталь, однобортный, с разрезом, черный, брюки без обшлагов, с ма-аленьким скосом назад», – таков был приговор знаменитого ленинградского мастера, с одного взгляда определившего скрытое желание заказчика (Найман 1999: 174–175). Не менее восторженные воспоминания о Владимире Алексееве оставил и Е.Б. Рейн: «Он… гениально шил. Мог посмотреть на иностранную вещь и сделать ее точную копию. <…> Позже он стал главным портным Ленинграда. <…> У него шила вся советская знать, к нему даже специально приезжали из Москвы» (Рейн 1997: 275). Вынужденное общение с одними и теми же портными укрепляло внутригрупповые связи в среде советских граждан. В пространствах ателье у сильной половины даже возникали некие «объединения по модным интересам». Своеобразным «модным салоном» для писательской среды была пошивочная мастерская при Литфонде, тоже проникшаяся оттепельным духом. Ю.М. Нагибин не без доли эстетского удовольствия описывал в своих воспоминаниях о А.А. Галиче закройщика Шафрана, вокруг которого вращались модные интересы многих писателей (Нагибин 1991: 211). В Ленинграде среди актерской среды популярным был мастер-модельер А.Н. Кулаков. Его услугами,

в частности, пользовалась примадонна ленинградской оперетты Л.А. Колесникова. На ее спектаклях «в первом ряду неизменно восседал Александр Николаевич со своей милой супругой» (Белова-Колесникова 1999: 44).

Конечно, в ателье больших городов, Москвы, Ленинграда, Киева, а уж тем более Риги, Таллинна, Вильнюса, были хорошие портные. Кинокритик М. Туровская в 1967 году посетила Мюнхен, ее коллег поразил надетый на ней элегантный костюм. Но еще больше их удивило то обстоятельство, что костюм был сшит по индивидуальному заказу и что стоило это недорого. Москвичка Т. Козлова, принадлежавшая к среде творческой интеллигенции, тоже вспоминала с удовольствием свои визиты в одно из московских учреждений индпошива: «Люди шли в ателье, если хотели иметь вещь, которая была бы хоть немного привлекательнее унылого серого платья скверного качества вроде тех, что продавались в магазинах» (Бартлетт 2011: 295). В Ленинграде, например, в середине 1950-х годов славилось ателье на Садовой улице, в доме 53. Его директор, отвечая на вопросы корреспондентов «Ленинградской правды», с достаточным основанием заявляла в августе 1955 года: «Мы имеем возможность предлагать нашим заказчикам только самые лучшие, новые фасоны одежды, которые будут рекомендованы Домом моделей к сезону следующего года. Значительно ускорился и срок изготовления заказов» (Ленинградская правда 1955 г). Для удовлетворения спроса на готовое платье власти пытались использовать метод пошива так называемых полуфабрикатов. В универмаги фабрики поставляли предметы одежды не в окончательном готовом виде, а сметанными на живую нитку. Предполагалось, что после примерки можно будет более точно подогнать пальто или костюм по фигуре покупателя. Доделкой купленной одежды занимались специальные бригады портных из системы промкооперации. Этот метод практиковали крупные пошивочные мастерские, в том числе ателье на Садовой, 53. Там заказчикам предлагали на выбор приготовленные к первой примерке вещи, которые в течение 5–10 дней доделывались с учетом пожеланий клиента. Попытки внедрения полуфабрикатного стиля в изготовлении одежды явились отражением общей тенденции автоматизации, механизации и стандартизации не только производства, но и повседневной жизни, о чем ЦК КПСС, возглавляемый Хрущевым, заявил уже на июльском пленуме 1955 года. Но начинание с полуфабрикатами оказалось неудачным: советские женщины выглядеть лучше не стали. Тем более что новшество внедрялось в жестких рамках плановой экономики. Неповоротливая легкая промышленность и малочисленные пошивочные мастерские не успевали и за естественной сменой времен года. Представители торговых организаций постоянно критиковали поставщиков за то, что «планирование выпуска швейных изделий по кварталам совершенно не соответствует заказанному ассортименту и сезонному спросу» (Ленинградская правда 1956а). Иными словами, летние вещи поступали в магазины только к концу сезона, а зимние – когда холода спадали. В этой ситуации вообще не получалось заботиться о модных обновках.

Неудивительно, что официальная советская пропаганда в середине 1950-х годов еще иногда пыталась внушить населению идею о ненужности следовать за модой. Вполне в духе официальных установок первых лет хрущевских реформ были слова чешского модельера Й. Пучиковой: «Наши модели не должны подчиняться капризам буржуазных модельеров, создающих модели для горстки богачей и только на один сезон. Наша мода должна быть свежей, но ее новые элементы не должны слишком резко отличаться от прежних, потому что наши женщины не будут, да и не хотят ежегодно менять свой гардероб» (Работница 1955: 30). Подобные идеи были востребованы практикой: советские люди были очень небогаты. Но тем не менее многие пытались как-то решить проблему обновления гардероба. Москвичка Ирина Б. рассказывала: «Мама в шестидесятые годы покупала себе ткани в кусках. Это было дешевле. Мама шила себе сама. И под эти костюмчики она делала себе не блузочки, а вставочки. Она покупала кусок красивого крепдешина, очень узенький, и та часть, которая была видна, была оформлена как кофточка, под брошечку какую-нибудь, или с бантиком. А то, что было под костюмом, это шилось из папиных старых рубашек» (цит. по: Вайнштейн 2003: 121).

В начале оттепели советским людям активно предлагалась идея бережливости в одежде, пропагандировались разнообразные способы переделки, перекройки, надвязывания. В этом случае экономии предлагалось поучиться даже у капиталистов. Журнал «Работница» в 1956 году предложил своим читательницам статью: «Выдумка, терпение, вкус. Как одеваются наши французские подруги». Но речь в ней шла не о борьбе двух самых крупных модельеров 1950–1960-х годов – Диора и Шанель, а о том, как, не тратя денег, быть хорошо одетой. Ссылаясь на опыт француженок, журнал писал: «Достаточно умело подобрать какой-нибудь воротничок, шарфик, пуговки, чтобы ваше платье преобразилось. Это не требует больших затрат. Наденьте сегодня одну отделку, завтра другую, и вы всегда будете одеты по-новому. Комбинируйте свои наряды. Когда вы покупаете себе новую вещь, старайтесь, чтобы она подходила к тем, что у вас есть». Эта информация взята из «французского массового журнала „Ви увриер“ („Рабочая жизнь“), где трудящиеся женщины Франции охотно обмениваются своим опытом» (Работница 1956б: 28, 29). Примеры переделки старых платьев «Работница» заимствовала и в английской коммунистической прессе. В 1957 году в журнале были опубликованы советы газеты английских коммунистов Daily Worker, что лишний раз должно было подчеркнуть скудность жизни простого человека в капиталистическом мире.

Неудача с развертыванием сети доступных ателье подвигла власти на своеобразное «огосударствление» традиционной женской бытовой практики – самостоятельного пошива необходимой и по возможности модной одежды. Это было своеобразное новшество хрущевского времени. С середины 1950-х годов широкое распространение приобрела продажа готовых выкроек, которые издавались домами моделей. Журнал «Работница» систематически печатал различные материалы, помогавшие женщинам научиться шить самостоятельно. Начали выпускаться специальные пособия по кройке и шитью. В 1957 году вышла в свет книга «Домоводство», целью которой была «помощь женщинам в ведении домашнего хозяйства» (Домоводство 1957: 2). Она включала объемную (165 страниц) главу «Кройка и шитье», в два раза превышавшую главу о приготовлении пищи, в шесть раз – главы о гигиене, воспитании детей и т.д. С 1960 года в средних школах был введен специальный предмет для девочек «Домоводство», обучение навыкам шитья занимало в нем важное место. Одновременно власти стремились обеспечить население швейными машинками, которые в послевоенном советском обществе считались большим дефицитом. Доклады статистических управлений, поступавшие в ЦСУ СССР, фиксировали следующие случаи, относящиеся к самому началу оттепели: «С помощью милиции и все-таки буквально в драке производится продажа швейных машин, поступающих в ростовский универмаг в очень ограниченных количествах». Стремление приобрести важное подспорье для пошива вещей в домашних условиях порождало многочисленные факты спекуляции. В Сталинграде, например, еще до его переименования в Волгоград по данным ЦСУ СССР «швейные машинки ручные, выпуска фирмы „Зингер“, с большим процентом износа» стоили «на рынке 800–850 рублей, тогда как в госторговле» цена новых составляла 600–640 рублей (в ценах 1947 года). На рубеже 1950–1960-х годов в СССР было налажено производство первых советских электрических швейных машинок, но они поначалу казались очень дорогими – 120 рублей (в ценах 1961 года). Для сравнения – буханка черного хлеба стоила 12 копеек. С 1962 года по инициативе Министерства торговли РСФСР машинки стали продаваться в кредит (Захарова 2007: 66).