Мужские игры

Данилюк Семён псевдонимом

– Я не член...
– напомнил было Забелин, но Чугунов поспешно прервал:

– Рублев просил собрать всю старую гвардию, - вопреки обыкновению, не появилось при этих словах в голосе Чугунова сарказма. Стало быть, положение Второва и впрямь критическое.

Забелин кунул трубку на тумбочку.

– У Второва почка отказывает, - удрученно объяснил он приподнявшейся Юле. С приспустившейся бретелькой, с моргающими со сна глазами, она выглядела испугавшейся дурного сна девочкой.
– Рублев трубит сбор. Похоже, большая драчка над телом Патрокла предстоит. А ты спи, лапочка. У тебя сегодня тоже трудный день.

Забелин подошел к балкону, глотнул густого воздуха - внизу лениво шумел июньский Нескучный сад. Даже

тяжелое известие не отвлекло его от тягостных, непроходящих мыслей о Юлочке. Скупка акций была в разгаре, и рабочее место ее было в институте. Уже больше месяца она ежедневно посещала доктора Сидоренко, и результат поначалу обнадеживал - на лице ее все чаще задерживалась мягкая, томящая улыбка. Сон из беспокойного, дерганого, когда среди ночи она вскрикивала, сделался тихим, расслабленным. А однажды он и вовсе с умилением увидел огромный пузырь, образовавшийся в углу расслабленного по-детски рта.

Удивительно нежное, взволнованное единение установилось меж Юлей и Наташей - такими, казалось, разными и по возрасту, и в проявлении эмоций. Зарождающиеся эти отношения старательно поддерживали и мужчины - в самом деле, ничто так не крепит мужскую дружбу, как взаимная приязнь женщин. И напротив, самые крепкие связи рушились, если отношения принимались выяснять "половины".

Казалось, худшее позади. Юля порхала по квартире, то бесконечно задирая восхищенного ею Алексея, то ласкаясь к нему. По вечерам он тащил ее в какой-нибудь клуб и с удовольствием ловил на себе завистливые взгляды. Но счастье потому счастьем и зовется, что не вечно, - внезапно накатил приступ. И хоть предупреждал о возможности рецидивов Сидоренко, приступ надломил Юлину веру в выздоровление - она притихла, около губ установилась жесткая складка. Вечерами все чаще сидела в углу, сосредоточенная на каких-то своих глодавших ее мыслях, или часами, уединившись, коленопреклоненно молилась. Порой он останавливался перед закрытой дверью и тут же отходил, пугаясь истового "старушечьего" бормотания.

Перепады эти заметил и Максим, который сам теперь пребывал в состоянии непрерывной эйфории, захлебываясь переполнявшей его любовью. И требовательно искал радости во всех окружающих.

– Понимаешь, Стар, - как-то решился он, - Юлька - девка, конечно, супер. Как профи она, так это без вопросов, прямо тащусь. Но ведь и женщина редкая. Такая, знаешь, прелюсенькая грустиночка. Но то прямо лучик от нее, и все подзаряжаются. А на другой день пришла - и просто-таки "не подходи - убью". Трудное отхватил счастье, Стар. "Трудное, - соглашался Алексей про себя.
– Но счастье". И, найдя с трудом, отступать был не намерен. Часами по вечерам сидел, прижав к себе настороженную Юлю, говоря ей о своей любви и о том, что вдвоем они все преодолеют. Надо только верить друг в друга. Порой, когда под воздействием его слов угрюмость ее рассеивалась, она кидалась к нему, благодарная, восторженная. Но даже в эти редкие теперь минуты в ней, не переставая, работали внутренние силы. И они подготавливали какое-то независимое от его стараний, а потому пугающее решение. И от ощущения бессилия накапливалась безысходность, а от нее - бесконечная, едва сдерживаемая усталость.

Он обернулся на шум. Быстро поднявшаяся Юля выходила из спальни.

– Завтрак тебе приготовлю.

Зал ожидания бурлил. В Москве установился зной, и, несмотря на работающие кондиционеры и истекающий теплой влагой фонтанчик, лица заполнивших залу людей выглядели скользкими. Впрочем, скорее причиной тому было возбуждение, охватившее беспрерывно двигающийся и жестикулирующий "высший менеджмент". Должно быть, такая суета устанавливалась среди придворных подле постели умирающего монарха.

Люди беспрерывно сновали от группы к группе, что-то выслушивали, потом переходили к следующей группе и там принимались энергично разъяснять то, что

сами перед этим услышали. При звуке более громкого голоса вновь затихали и устремлялись вслед за остальными туда. Нервозность владела собравшимися. Каждый искал уверенности в другом, но не находил.

Единственным оплотом спокойствия виделся угловой диван у входа в конференц - зал. Здесь царил Вадим Вадимович Покровский. Поставленным голосом он доводил до сведения присутствующих о совместном их с Владимиром Викторовичем ключевом решении, принятом как раз накануне приступа, - о необходимости резкой смены приоритетов, о срочном формировании блока "Ритэйл" в рамках дочернего холдинга. А главное - смелее, объемнее следует использовать биржевые инструменты. И форсировать, форсировать зарубежные займы. Рваться на европейские рынки. Не во всем понятные, но решительные слова, а главное, стоящий за ними авторитет Второва, привлекали своим таинственным магнетизмом и собирали вокруг Покровского все больше томящихся в безвестности людей.

Другим центром сосредоточения "страждущих успокоения" оказался кабинет Керзона. Вопреки обыкновению последних месяцев, сегодня он был полон народу. Несколько раз туда проходил Чугунов с лицом, сведенным непривычной, мучительной, устремленной на всех улыбкой. Это было знаком, и всякий раз, как исчезал он в кабинете Керзона, число людей около вещающего Покровского слегка уменьшалось.

Ждали опаздывающего Рублева. По слухам, с утра он был приглашен в Центробанк.

Вышел наконец и сам Керзон. Рассеянно и благосклонно кивая вокруг, прошел рядом со склонившимся над чашкой горячего какао Забелина. Вроде не заметив.

– Не узнаешь, что ли, Павлович?
– окликнул Забелин.

Керзон скосился, неохотно кивнул. Демонстративную сухость кандидата в президенты компенсировал бодрый бас слева - к Забелину приближался краснолицый Баландин. Сегодня полнокровный Юрий Павлович был особенно сильно пигментирован.

– Здорово, Палыч, друг старинный, же вуз ан при, бокал клико, - продекламировал Баландин отрывок из порнографического варианта "Евгения Онегина", который за давностью употребления давно уже путал с оригиналом. Поэтому когда на высоких тусовках он при случае сообщал, что знает наизусть "Евгения Онегина", то не больно-то рисковал, - кто додумается уточнить какого.

– И что? Портвешок на жаре помогает?

– Ништяк, - Баландин вальяжно потянулся.
– Тут, главное, в нужной пропорции холодной минералочкой разбавить. И непременно чтоб "Святой источник". Святое дело святых напитков требует.

– Как сам?

– А чего мне? Где поставили, там и служим - кредитуем потихоньку. Размещаем банковские денежки. Дружку твоему Курдыгову на днях пролонгировали. Не надо бы - да надрывается мужик, поднимает промышленность. Не люди разве, чтобы не помочь?

Забелин сдержал улыбку - подобрала-таки чеченская диаспора ключик к горячему комсомольскому сердцу.

– Папа-то, похоже, совсем плох, - Баландин озабоченно нахмурился.
– Как думаешь, выкарабкается?

Забелин пожал плечами.

– То-то и оно. Тебе хорошо. Из правления исключен. Теперь без права голоса, - позавидовал Баландин.
– А тут такое махалово сейчас начнется. И главное - все непросто.

Взгляд его тоскливо метался меж Керзоном и Покровским. - Сигареткой угостите?
– К ним подошла Файзулина. Следуя поветрию, введенному Второвым, она добросовестно пыталась бросить курить и перестала покупать сигареты. Теперь работники бухгалтерии ежедневно сбрасывались на лишнюю пачку. Файзулина затянулась благодарно, кивнула насмешливо на угол, где оживленно жестикулировал Покровский: - Как вам картина? Сталин, вспоминающий перед пионерами о последних уединенных мечтаниях с тяжелобольным Ильичом. Примеряется, сука.
– Она глянула в лицо Забелина, не увидела достаточно живой реакции, что-то припомнила, насупилась и отошла.