Мужские игры
Шрифт:
О другом "либо" он не позволял себе даже думать.
В углу подоконника заметил иконку, припрятанную когда-то Решечкиной, усмехнулся, аккуратно провел пальцем, счищая пыль с Божьего лика.
– Господи!
– тихо пробормотал он.
– Сделай так, чтоб у Рублева получилось. Ведь не за себя одного прошу. Сколько людей втянуто! Сделай и - уверую. Не так, как раньше, для проформы. А по-настоящему, без дураков. А?
Не в силах больше пребывать в неведении, рванулся в приемную.
– Да где, наконец?!
– закричал он, не дойдя до порога. Дверь распахнулась,
– Мечешься?
– неприязненно констатировал он. В неприязненности этой проглядывала неудача. Второв собрался, готовясь встретить новый удар.
– Что?
Старый проректор неспешно снял пальто, стряхнул, аккуратно принялся натягивать на вешалку.
– Говори же, Иван Васильевич!
– Володя! Ты Библию когда-нибудь читал?
– Библию? К чему ты это?
– Второв недоуменно скосился на подоконник.
– Там, знаешь, есть не самые тупые заповеди. Например, насчет гордыни. Или это не для тебя писано?
И вдруг залепил кулаком по крышке стола:
– Сколько раз?! Сколько раз ты вляпывался с гонором своим петушиным! Сколько раз ноги о людей вытирал, а я потом по всем связям ползал, чтоб банку это боком не вышло! А сколько раз!.. Скажи, был случай, чтобы я тебя хоть раз в серьезном деле не поддержал?
– Нет.
– Так что же ты-то на мои просьбы плюешь? Я ведь тоже в этом мире не последний человек и что-то соображаю, чтобы вот так меня фэйсом об тэйбл.
– Иван Васильевич, видит бог, ни сном, ни духом! Что случилось-то?
– Как ты думаешь, к кому я сейчас ездил?
– В Госдуму, к председателю комитета по...
– Правильно. Серденко Ивану Петровичу. К тезке моему и старинному дружку еще по профсоюзам Ваньке Серденко. Тебе эта фамилия ничего не говорит?
– Как это не говорит? Каждый день лицезреем.
– А больше ты его нигде не лицезрел?
– Как будто нет.
– Нет?
– Рублев, пытаясь успокоиться, прошелся по кабинету.
– В самом деле, откуда? Ты ж его пред свои светлые очи допустить не соизволил.
– Когда?
– В марте сего года. Когда он у тебя еще безвестным депутатом Госдумы два дня в приемной проторчал. Не припомните, Владимир Викторович?
– А, - Второв насупился, начиная понимать, что допустил ужасный прокол.
– Коммунистик тот? Который насчет коттеджа. Так я же не знал.
– А тебе не надо было ничего знать. Ничего! Кроме того, что это я его к тебе послал.
– Другими словами, отказал.
– Не совсем.
– Что значит "не совсем"?
– угасшая было надежда вспыхнула слабой искоркой.
– Согласился посодействовать, если будут приняты его условия.
– Не так плохо. Это уже диалог. Какие?
– Второв схватил лист бумаги, ручку, приготовившись записывать.
– Да собственно, условие у него на самом деле одно.
– Рублев замялся.
– Так какое?
– Тебя убрать.
– И только-то?
– Второв раздосадованно отложил ручку.
– Да, представь. Если наблюдательный совет отстранит тебя от должности, а на это место назначит человека, рекомендованного их
– Ну-ну. И что же ты ответил?
– зыркнул исподлобья Второв.
Уловивший это движение Рублев, несмотря на скверное настроение, едва сдержал улыбку.
– Я, дорогой Володя, из старого-старого рода, традиции которого до семнадцатого года возникли. Так вот одна из заповедей, что мне еще отец покойный ремнем вколачивал: "За своих стой до конца". Да и имя твое важно. На слуху оно.
– Спасибо, Иван Васильевич. Другого не ждал. Ну и на меня можешь положиться.
– Надеюсь. Надо бы тебе повстречаться с Гуревичем.
– Но ты-то знаешь, как мы с ним в последний раз разошлись.
– А с кем ты хорошо разошелся? Только за этот месяц с половиной Москвы переругаться успел. Пол-банка разогнал. По приемной иду, поздороваться не с кем. А с Гуревичем увидеться придется. Последний шанс это на старых позициях устоять.
– А если не устоим?
– не удержался Второв.
– Сникнешь?
– А если не устоим, тогда есть еще одна старая заповедь: "Занял деньги - всё распродай, но верни". И ради цели этой придется нам все распродавать. Продавать и платить. Продавать и платить. Может, год-два. Может, и дольше. Я исподволь подготовку начал. Организуем комитет кредиторов. Союзы предпринимателей, фермеров подключим. Прессу обязательно. Тут важно, чтоб на глазах.
– Что ж нам-то останется?
– Может, и мало что. А может, и вовсе ау. Все равно часть разворуют. Но если что останется, с того заново и стартуем. Хотя, конечно, такой махины, как теперь, нам с тобой больше не поднять. Так что об амбициях твоих имперских можно будет забыть. Ну, каково?
– Веселенькая, нечего сказать, перспективка, - пробурчал Второв.
– Другой не дано. Так что скажешь?
– Что тут скажешь. Пока есть шанс, надо пробовать. Завтра встречусь с Гуревичем.
Борис Семенович Гуревич, пыхтя от ранней одышки, перекатывался меж дубовых сводов "Бурыкинских палат", от которых успел отвыкнуть. Второв, как всегда, опаздывал. Но сегодня это не вызывало у заместителя председателя Центробанка внутреннего протеста. Гуревич и сам радовался случаю оттянуть встречу. Второва со всеми его взбрыками он продолжал любить. Даже несмотря на последнюю его выходку в Центробанке, после которой Гуревичу пришлось поспешно закрыть все счета в "Возрождении". К тому же то, как держал удар Второв, не могло не вызывать уважения. Он, единственный, боролся. В своей неуступчивости напоминал не знавшего поражений боксера, которого, вопреки всем правилам, прямо на ринге на глазах у публики мордует банда громил. И требуется от него только одно - лечь и признать поражение. И не оставлено ему другого выхода. Но всякий раз, пропустив очередной хук, он снова и снова поднимается. Да и название "Возрождение" не стало для Гуревича пустым звуком. Конечно, власть засасывает, но иногда мечталось сойтись опять где-нибудь в девяносто третьем с тем же Второвым, Керзоном, Забелиным, Савиным и окунуться в прежнее братство.