Музыка души
Шрифт:
Наблюдение за умирающим человеком с новой силой возбудило в душе вечные вопросы. Много думал Петр Ильич о Боге, жизни и смерти. Его охватило раскаяние о своей жизни: вот она подходит к концу, а он так ни до чего и не додумался. И даже если являлись вопросы, отгонял их и уходил от них. Так ли он жил? Справедливо ли поступал?
Он чувствовал себя страшно постаревшим за это время. Появилась усталость от жизни, печальная апатия. Возникло ощущение, будто и ему скоро умирать. Все, что составляло важное и существенное, представилось мелким, ничтожным и бесцельным.
Больше месяца длились мучения. Улучшение, которое продолжал обещать доктор Шустер, все не наступало. Кондратьев постоянно переходил от воодушевления и надежд к отчаянию и слезам. Во время одного из таких приступов он плакал и жаловался:
– Я знаю, что болезнь моя неизлечима. Я так устал от этой шестимесячной возни. Уж лучше бы мне остаться умирать дома – здесь только мучают напрасно.
– Полно тебе, Николай, – попытался успокоить его Петр Ильич, – есть же улучшения, да и доктор говорит…
– Какие улучшения?! Они так ничтожны…
Голос Кондратьева сорвался. Некоторое время он молчал, после чего тихий плач превратился в истерические рыдания. Схватив Петра Ильича за руки, он с горячечной страстностью заговорил:
– Я так благодарен тебе за то, что приехал! Только твое присутствие помогает мне не сойти с ума.
Петр Ильич и сам едва удерживался от слез. Он был поражен терпением и стойкостью друга: на его месте он бы давно потерял всякую надежду и умер от истощения.
После слез Кондратьев перешел в противоположное настроение: сделался весел и даже шутлив. И такие перепады происходили чуть ли не каждый день.
Петру Ильичу казалось, будто он не живет, а тоскливо произрастает. Каждую секунду он страстно стремился вернуться домой. Но совесть не позволяла бросить умирающего в одиночестве. А к августу, вопреки уверениям доктора, стало ясно, что Николай Дмитриевич умирает и надежды нет никакой. Петр Ильич написал его жене с просьбой прислать кого-нибудь из родных, кто мог бы его заменить. Сил оставаться в Аахене не было никаких.
В августе появилась новая надежда: Шустер выписал кровать с особым механизмом, которая могла заменить ванны. Результат оказался великолепным: Кондратьев сильно потел. Все воспрянули духом и приободрились. Увы, ненадолго. Николаю Дмитриевичу опять стало хуже: живот сильно вздулся, вода подступила к легким, и он начал задыхаться.
Петр Ильич стал бояться, что Кондратьев потребует, чтобы его везли обратно в Петербург. Он так долго жил ожиданием, что скоро вырвется из этого бесконечного кошмара, и вдруг придется трое суток трепетать в вагоне каждую секунду и видеть перед собой человека, утратившего последнюю надежду. Он чувствовал себя ужасным эгоистом, но одна мысль о таком путешествии была невыносима.
К его великому счастью, в конце августа в Аахен приехал племянник Кондратьева. С облегчением оставив на него больного, он вернулся в Россию.
***
Прибыв в Майданово, утомленный и угрюмый Петр Ильич обнаружил
– Я купил у Надежды Васильевны почти даром четыреста десятин. В мае начал строить дом – et voil`a! – Соболевский широко улыбнулся, довольный своим приобретением.
Про себя Петр Ильич горько пожалел о своей непрактичности. Ведь он нисколько не беднее Соболевского. Почему же не может скопить денег и устроить подобно ему желанный приют?
Без того мрачное состояние духа сделалось еще мрачнее. Целыми днями Петр Ильич только и думал о том, как бы ему сделаться обладателем участка земли и дома. И тут, будто угадав его мысли, явилась Новикова с предложением:
– Не хотите ли, Петр Ильич, выкупить у меня участок возле леса?
– Признаюсь, у меня были такие мысли, – осторожно ответил он, внутренне чуть ли не подпрыгивая от радости. – Но хотелось бы сначала его посмотреть.
– Конечно-кончено, – с готовностью закивала Надежда Васильевна.
Участок располагался в живописном месте: с речкой и лесом, в стороне от дач. Петр Ильич немедленно загорелся желанием купить его:
– Сколько же вы просите за него?
– Двенадцать тысяч.
Он приуныл: таких денег у него никогда не бывало. Но сдаваться не хотелось.
– Я подумаю и отвечу вам на днях.
Новикова удовлетворилась этим ответом. А Петр Ильич, ничего не смыслящий в подобных делах, позвал на помощь Юргенсона. Тот сразу же заявил, что цена слишком велика, за такую можно найти гораздо лучше.
– Но я к Клину привык и мне хочется основаться именно здесь, – настаивал Петр Ильич.
– Хорошо, я привезу специалиста по покупке и продаже земель.
Обещанный специалист – Соколов – тоже пришел к выводу, что цена слишком высока, и обещал все уладить с хозяйкой, если Петр Ильич не станет вмешиваться. Он охотно согласился и тем временем задумался, где взять необходимые деньги. Хотя было страшно неудобно и даже противно, пришлось обратиться за помощью: к Надежде Филаретовне и к Прасковье. Обе с готовностью согласились.
Воодушевленный предстоящей покупкой, отдохнувший в своей глуши после аахенских страданий, он уехал в Петербург на первую спевку «Чародейки».
***
Театр был погружен в полумрак – для репетиции осветили только сцену. Оперу проходили пока без костюмов и без игры. Петр Ильич слушал, в отчаянии закусив губу и сцепив пальцы. Он и раньше подозревал, что «Чародейка» слишком длинна, но теперь окончательно в этом убедился. Он отлично заметил, как в сцене Княжича с Кумой теплое отношение всех присутствовавших к опере прекратилось, и началось мрачное молчание и тоскливое недоумение.