Музыка души
Шрифт:
– Знаешь, – медленно произнес Петр Ильич, – мне часто приходило в голову, что для Тани это было бы лучшим исходом. Она теперь отмучилась. Но… бедная Саша!
Модест кивнул:
– Надо ехать в Петербург.
– Езжай пока один. Я останусь рассказать Ане и подготовить ее.
С первым же поездом Модест отправился в столицу, а Петр Ильич с тяжелым сердцем пошел к племяннице. Страшное известие она восприняла спокойнее, чем он ожидал. Любовь к маленькой дочери поглотила ее всецело, и смерть сестры хоть и расстроила, все же не вызвала того убийственного
Он собирался тоже ехать в Петербург, куда должен был прибыть Лева, чтобы забрать тело в Каменку. Но, несмотря на подавленное состояние духа, в итоге принял решение остаться дирижировать «Черевичками» на следующих представлениях. По крайней мере, утомление не давало надолго зацикливаться на горе и думать о несчастных родных.
Несколько дней спустя пришло письмо от Модеста с подробностями трагедии. Конечно же, виноват был морфин. Стремясь быть на балу бодрой и веселой, Таня приняла слишком большую дозу, и организм не выдержал.
Утомленный тяжелыми переживаниями, на втором представлении Петр Ильич дирижировал с большим трудом. Но, кажется, публика ничего не заметила: встречали его по-прежнему восторженно. Как же горько было принимать овации и поздравления, в то время как все мысли устремлялись к несчастной сестре, племянникам и зятю.
Отслужив по Тане панихиду с московскими родными, он вернулся в Майданово – отдохнуть и успокоиться.
***
Петр Ильич работал над «Чародейкой» с лихорадочной торопливостью, опять уставая до изнеможения. Впереди предстояла такая бесконечная вереница задуманных и обещанных работ, что страшно заглянуть в будущее. Как же жизнь человеческая коротка!
– Пожалте обедать! – объявил Алексей, как всегда войдя без стука.
Петр Ильич поморщился, отрываясь от оперы, и бросил быстрый взгляд на часы. Без десяти час.
– У меня еще десять минут для работы! – недовольно произнес он, вновь склоняясь над нотной бумагой.
– Интересно! – фыркнул Алексей. – Это мне что, теперича разогревать заново?
Петр Ильич раздраженно глянул на него, но ничего не сказал. По-прежнему бурча, Алеша все-таки вышел из комнаты, не забыв хлопнуть дверью. Не сильно, но чувствительно. Петр Ильич только глаза закатил: совсем избаловался парень.
За обедом Алексей сменил гнев на милость: был предупредителен и любезен. Как оказалось, не без тайного умысла.
– А не съездить ли вам, Петр Ильич, в Москву? – спросил он, подавая сладкое.
– Зачем? – опешил тот.
– Да мало ли – дела-то завсегда найдутся. Освободите дом на пару дней: мне надо свадьбу справить.
Алексей недавно надумал жениться на местной крестьянке: симпатичной черноокой и темноволосой девице.
– То есть ты не хочешь, чтобы я на твоей свадьбе присутствовал? – с недоверчивым смешком уточнил Петр Ильич.
– Ясно дело, не хочу! Какое веселье, когда барин под боком? Да и мы вам мешать будем – вам же тишина нужна, – заискивающим тоном заявил Алеша.
Вот ведь шельмец – умеет, когда
– Будь по-твоему: съезжу в Москву – гуляй свою свадьбу. Только чтобы к моему возвращению все было прибрано.
– Да не извольте беспокоиться! – Алеша победоносно заулыбался.
Уже в Москве Петр Ильич узнал, что свадьба не состоялась: невеста сбежала из-под венца. Однако Алексей нисколько не огорчился, и кутеж все равно был.
***
Вдохновленный успехом с «Черевичками», Петр Ильич согласился дирижировать симфоническим концертом в Петербурге. Если концерт сойдет также благополучно, как опера, значит, он сможет личным участием содействовать распространению своих сочинений.
В конце февраля он прибыл в столицу для репетиций. На полупустом, заметенном снегом вокзале он сразу заметил кутавшегося в легкое пальто Модеста. После приветствий Петр Ильич сразу поинтересовался:
– Как Саша?
– Тяжело, – вздохнул Модест. – Однакож лучше, чем мы боялись. Поначалу-то на нее страшно было смотреть. А теперь из Каменки пишут, что пришла в себя, начала жить дальше.
– Не обострилась бы ее болезнь от таких переживаний. А Бобик?
– Конечно, был потрясен. Но встретил трагедию стойко и мужественно. Он молод – в этом возрасте легче пережить беду.
Петр Ильич согласно кивнул. Тревога о родных, не перестававшая терзать его со смерти Тани, немного улеглась. И он сосредоточился на подготовке к предстоящему концерту.
Было невероятно страшно, даже живот начал болеть. Иногда страх доходил до того, что Петр Ильич хотел отказаться и уехать, не в состоянии победить робость. Только титаническими усилиями воли он заставлял себя остаться и довести дело до конца.
Всю ночь перед первой репетицией он провел в мучительном беспокойстве и утром явился практически больным. Но стоило ему показаться в зале, как музыканты устроили бурную овацию, и странным образом страх мгновенно прошел.
Позже волнение вернулось, но это уже было скорее предвкушение художественного восторга, которое испытывает автор, стоящий во главе превосходного оркестра, с любовью и увлечением исполняющего его произведение. Когда он завладевает волей сотни человек, играющих по его палочке. Во время концерта Петр Ильич испытал минуты безусловного блаженства. Пожалуй, они стоили перенесенных мучений и тяжелой борьбы с самим собой.
Перед отъездом он зашел к жившему в Петербурге Кондратьеву. Встреча со старым другом подействовала угнетающе. Николай Дмитриевич был тяжело болен и выглядел ужасно. При страшной худобе у него образовался огромный, наполненный водой живот, и распухли ноги. Консилиум врачей во главе с Боткиным определил болезнь Брайта. Больной мог прожить еще долгое время, но вылечить его нельзя. Вопреки всему Кондратьев был полон надежд и не терял жизнерадостности:
– Доктора утверждают, что я могу еще поправиться, – уверенно заявил он, задыхаясь при каждом слове.