Музыка души
Шрифт:
Служение общественности сводило с ума, не оставляя времени на то, чтобы отдохнуть, почитать, вообще делать что бы то ни было. Петр Ильич был счастлив как ребенок, сев в поезд и получив возможность молчать и думать.
Несомненным успехом лондонского концерта закончились заграничные мытарства. Отбросив прежнее намерение посетить Италию, он поспешил на родину.
***
Погода стояла великолепная, и все шесть дней, проведенные в вагоне, Петр Ильич сожалел, что не поехал морем. Но исправлять что-либо было поздно. Зато как приятно оказаться, наконец, в России, увидеть родные лица! Ипполит и Соня выглядели
Любуясь великолепным видом на море, открывавшимся из дома Ипполита, наслаждаясь миром и тишиной, он смог вздохнуть с облегчением. Заграница теперь представлялась каким-то сном. Но в то же время, едва придя в себя, он уже начал мечтать о поездке в Европу на следующий год, одновременно радуясь предстоящему месяцу уединенной жизни.
В Тифлисе стояла неописуемая жара. Все в зелени, а фруктовые деревья даже отцветали. Танюша сильно выросла и стала очаровательно болтать по-французски. И Толя, и Паня были довольны своей жизнью, привыкли к Кавказу и перестали думать о переезде на север.
В начале апреля Алексей сообщил, что обустроил дом во Фроловском. Отдохнув у брата и телом, и душой, Петр Ильич уехал, полный планов будущих сочинений. Он мечтал о новой симфонии, о струнном секстете, о ряде небольших фортепианных пьес.
Глава 18. Фроловское
Старомодный одноэтажный особняк с мезонином, окруженный запущенным садом с прудиком, за которым расстилалась роща, напоминал декорацию первого действия «Евгения Онегина». Усадьба была гораздо проще, чем в Майданове – без парка с липовыми аллеями и мраморными вазами. Но именно этой относительной убогостью она сразу понравилась Петру Ильичу. Полная тишина: ни дач, ни других помещичьих усадеб поблизости. С небольшой возвышенности открывался чудесный вид на даль. Здесь пахло стариной, царила мирная, счастливая атмосфера.
Из когда-то необитаемого, заброшенного дома Алексей сделал уютный, симпатичный уголок, идеально отвечавший желаниям Петра Ильича. А старинная мебель в просторных светлых комнатах придавала обстановке романтический оттенок.
Довольный собой Алексей встречал барина на пороге. Рядом с ним, смущенно потупив глаза, стояла хорошенькая темноволосая девушка. Пока Петр Ильич был в турне, он успел жениться.
– Как зовут тебя? – ласково спросил он.
– Фекла, ваша милость, – девушка быстро вскинула глаза, но тут же снова потупилась.
– Добро пожаловать, Феклуша. Не надо меня бояться. Я совсем не страшный – вон Алексей подтвердит, – улыбнулся Петр Ильич.
Алеша с ухмылкой согласно кивнул, и Фекла робко улыбнулась, посмотрев сначала на мужа, а потом, уже с меньшим смущением – на барина.
Петр Ильич прибыл домой как раз к Пасхе и пошел на праздничную заутреню в богатую красивую местную церковь. Когда шли крестным ходом, вдруг вспомнилось детство, воткинский храм и тот детский восторг, который переполнял тогда его душу. Давно-давно уже он не молился со столь легким светлым чувством.
Успев лишь немного отдохнуть, обустроиться и разобрать бумаги, Петр Ильич уехал в Петербург, где предстояла аудиенция у государя. Он считал своим долгом лично поблагодарить императора за назначенную недавно пенсию.
Государь принял его, как прежде,
Немного разочарованный, он зашел к сестре, как раз в эти дни оказавшейся в Петербурге. Два года они не виделись. И встреча оставила тяжелое чувство. Александра постарела, поседела и опять была больна – просто страшно смотреть. Она сильно сдала после смерти старшей дочери. А тут еще из Парижа пришли вести о болезни Веры: у нее обнаружили чахотку. Да и остальные дети постоянно недомогали. Неудивительно, что Саша больше походила на призрак, чем на живого человека. Сердце болезненно сжималось при виде ее. И больше всего убивала мысль, что помочь сестре нечем.
После Петербурга ждала Москва и экзамены в консерватории. Как ни скучна была сама процедура, студенты Петра Ильича порадовали. Благодаря энергии, добросовестности и любви к делу Танеева консерваторская жизнь начала налаживаться. Только финансовые дела по-прежнему шли плохо. На экстренном собрании директоров решили с будущего года держаться строжайшей экономии и сократить в смете все, без чего можно обойтись без особого ущерба.
В Москве Петр Ильич накупил множество цветов и дома принялся высаживать их в грунт. К сожалению, несмотря на конец мая, стоял жуткий холод, и он страшно боялся, как бы они все не погибли. Даже в доме было невыносимо холодно, а Алексей наотрез отказывался топить, аргументируя это тем, что почти лето на дворе – чего дрова тратить?
Фроловское после Майданова казалось раем небесным. Порой, выйдя утром немного погулять, Петр Ильич так увлекался, что гулял часа два. Увы, таинственно-чудный бор, окружавший дачу, начали рубить. Жаль было до слез.
Оказавшись, наконец, в долгожданном уединении, Петр Ильич принялся за новую симфонию. Однако, вопреки ожиданиям, вдохновения не было совсем, приходилось буквально выжимать из себя ноты. Появилась ужасная мысль: уж не выдохся ли он? Не пора ли остановиться, не слишком ли напрягал он свою фантазию, не иссяк ли источник? Ведь когда-нибудь должно же это случиться. Да и отвратительная погода хорошего настроения не добавляла. Не проходило и дня без грозы и ливня. Все мосты разнесло, мельницы прорвало, и воды повсюду собралось столько, что, похоже, сыро будет до самой осени. Хотя Петр Ильич все-таки заставил упрямого Алешу топить, тепла в доме не прибавилось.
В июне по пути на Кавказ заехал Модест с воспитанником, своим присутствием развеяв унылое настроение.
– Ты знаешь, что Толя теперь прокурор? – первым делом сообщил Модест.
Петр Ильич покачал головой:
– Я не получал еще от него писем. Но рад за него. Надеюсь, он счастлив?
– Как сказать, – усмехнулся Модест. – У него теперь новая мечта – стать губернатором.
Петр Ильич улыбнулся в ответ – Анатолий и его амбиции… Вечно ему чего-нибудь не хватает.
– Ну, а у тебя как дела – что пишешь?
– Новую пьесу – только начал, так что читать пока нечего. И я подумал, что стоит согласиться на просьбу Юргенсона. С условием, что ты потом проверишь все специально музыкальные термины.
Некоторое время назад Юргенсон предложил Модесту перевести с французского монографию Улыбышева о Моцарте, и тот обещал подумать.
– Петр Иванович будет счастлив.
– Кстати, об Улыбышеве. Не мог бы ты попросить у Петра Ивановича двести рублей вперед?
– Модя…
Но брат не дал договорить: