Музыка души
Шрифт:
И Григ, и его жена оказались добродушны, кротки, детски чисты и незлобливы. Оба были людьми прекрасно образованными и даже превосходно знающими русскую литературу. Петр Ильич, часто разочаровывавшийся при личной встрече со своими кумирами, на этот раз получил море удовольствия от общения с Григами.
Всю ночь он страшно нервничал и страдал – гораздо хуже, чем на родине. Незнакомый оркестр, чужая страна, чужие люди – как-то еще они отнесутся к нему? Опять напала тоска, и перед выходом из гостиницы он умирал от ужаса. Гевандхауз представлял собой роскошное огромное здание в классическом стиле. У входа
Замирая от страха, он встал на дирижерское место и даже произнес речь на немецком, постоянно запинаясь и чуть ли не заикаясь. Началась репетиция, и Рейнеке удалился в залу. Исполняли Первую сюиту. По окончании первой части по глазам и улыбкам на лицах музыкантов Петр Ильич понял, что многие из них сразу сделались его друзьями. Оркестр был выше всяких похвал. От робости не осталось и следа, и вся репетиция прошла благополучно.
Концерт сопровождался успехом, но никакого сравнения с генеральной репетицией, на которой присутствовали студенты и музыканты. К счастью, Бродский заранее приготовил Петра Ильича к холодному приему концертной публики. И он не был удивлен или огорчен, когда при его выходе на эстраду не раздалось ни единого хлопка, а ответом на поклон стало гробовое молчание.
Зато после первой части сюиты раздались оживленные рукоплескания, повторявшиеся после каждой последующей части, а по окончании автора дважды вызывали, что в Гевандхаузе считалось большим успехом.
За концертом последовали чествования и торжества – домой Петр Ильич вернулся поздно ночью.
На следующее утро он проснулся от суеты и шума в коридоре гостиницы, за коими вскоре последовал стук в дверь. Немного испуганный он вскочил с постели и отворил дверь кельнеру.
– Прошу прощения, герр Чайковский, – поклонился тот. – Я пришел сообщить, что сейчас под вашим окном начнется серенада. Приличие требует, чтобы вы появились у окна.
– Хорошо, спасибо, – машинально ответил ошарашенный Петр Ильич.
Кельнер передал ему изящно разрисованную программу из восьми номеров самой разнообразной музыки и откланялся. Тут же с улицы раздались звуки русского гимна. Наскоро одевшись, Петр Ильич вышел на балкон.
Прямо под окнами, в узеньком дворе гостиницы расположился громадный военный оркестр с капельмейстером в генеральском мундире. Глаза всех устремились на Петра Ильича. Он поклонился и продолжал стоять все время этого неожиданного концерта – в морозное февральское утро – с непокрытой головой.
Играли великолепно – мастерство музыкантов поражало тем более, что холод должен бы парализовать их руки. Но они стоически переносили лютость зимней стужи в течение целого часа. Невероятно трогательно.
Вернувшись в комнату, Петр Ильич сел завтракать и открыл утреннюю газету, которая была полна сообщений о вчерашнем концерте. И только сейчас он в полной мере осознал, что действительно имел большой успех.
На следующий день в Обществе Листа состоялся концерт в честь Петра Ильича, исключительно из
Он сидел на эстраде на виду у слушателей, а рядом с ним – Григ с женой, с которыми он за эти дни близко сдружился.
В антракте к ним подошел критик Фритше, чтобы рассказать случайно подслушанный разговор одной важной дамы.
– Я сидел рядом с ней и ее дочерью и потому все отлично слышал. Указывая на вас, эта дама заявила: «Смотри, душенька, это сидит Чайковский… – Фритше сделал многозначительную паузу, а Петр Ильич слегка поморщился: то, что его уже узнают в лицо, ничего хорошего не предвещало. – А рядом с ним – его дети!» – с ехидной ухмылкой заключил Фритше.
Петр Ильич удивленно переглянулся с Григами. Те действительно были маленького роста и молодо выглядели, но чтобы принять их за детей… Все трое дружно расхохотались.
По окончании концерта общество поднесло ему венок с надписью на ленте: «Гениальному композитору Петру Чайковскому. В знак величайшего почтения от совета директоров Общества Листа».
В тот же день, попрощавшись со старыми и новыми друзьями, он покинул Лейпциг. Договорился о концерте в Берлине с директорами Филармонического общества, потом – в Гамбурге. Чувствуя себя страшно уставшим, Петр Ильич уехал отдохнуть в провинциальный городок Любек.
Предстоящие пять дней одиночества наполняли душу восторгом. По утрам он готовился к дирижированию и гулял, обедал за общим столом, храня упорное молчание и только наблюдая за остальными постояльцами.
Но на третий день его угораздило пойти в оперу на «Африканку» Мейербера. Театр в Любеке был крошечный: сцена маленькая, хоры маленькие, оркестр маленький. А вот артисты, как нарочно, великаны и великанши. Это несоответствие насмешило, но в целом спектакль был недурен.
В антракте, едва Петр Ильич вышел покурить, к нему подошли знакомиться несколько человек. И как только его узнали?
– Герр Чайковский, – поклонился один из них – щеголь с длинными усами и напомаженными темными волосами, – позвольте представиться. Я Огарев – правовед, композитор, мою оперу давали в Шверине. Позвольте вас познакомить: художественный руководитель театра Штиль, а это – капельмейстер Филиц. Не откажетесь ли выпить пива?
Петр Ильич пытался робко возразить, но его даже не стали слушать: потащили в буфет, заставили пить пиво, и пошло-поехало… Не пустили даже дослушать оперу до конца. Он страшно злился и, с огромным трудом отделавшись от новых знакомых, сбежал домой и немедленно велел портье говорить, что он уехал. Оставшееся время пришлось безвылазно сидеть дома, чтобы ни на кого не наткнуться.
***
Все последующие дни слились в сплошной поток репетиций, концертов, банкетов, безумной беготни и вынужденного общения с массой людей. Петр Ильич свыкся с дирижированием и теперь спокойно управлял оркестром, но все равно кошмарно уставал. Иногда он спрашивал себя: зачем добровольно терзаться, зачем гоняться за заграничной славой? Порой подобные мысли доводили до слез и глубочайшей тоски. Но потом, после удачной репетиции, успешного концерта им овладевало противоположное настроение, и даже появлялась жажда продолжать свое турне. Повсюду его принимали тепло, а в Берлине даже восторженно. И пресса отзывалась доброжелательно: гораздо с большим почтением, вниманием и интересом, чем в России.