Музыка души

Курлаева Анна Владимировна

– Да-да, я сейчас. Накрывай пока, – кивнул он, не отрываясь от своего занятия.

Алексею пришлось звать его к столу несколько раз, пока он с сожалением не оторвался от нот.

***

Наступил январь, а с ним – новая концертная поездка по Европе. Снова суета, напряжение нервов, безумная тоска и усталость. С утра до вечера Петр Ильич только и думал о том, как дожить до восьмого апреля, когда все закончится. «Спящую красавицу», к которой он успел написать до отъезда две первые картины, пришлось отложить.

Кельн и Франкфурт оставили приятные впечатления. Мог ли он подумать, что

во второстепенном немецком городе, каковым являлся Кельн, найдется первоклассный оркестр? Местный капельмейстер Вюльнер ценой больших усилий сумел организовать превосходнейший огромный оркестр, который удивил и восхитил Петра Ильича с первых же тактов. Труднейшее скерцо Третьей сюиты они с листа сыграли так, будто раз десять перед тем уже репетировали!

Столь же замечательных музыкантов нашел он и во Франкфурте. В обоих городах Петра Ильича ждал шумный успех, и даже пресса была вполне доброжелательна.

Зато Дрезден принес разочарование и злость на Вольфа, не предупредившего о том, что оркестр здесь совсем плохой. Если бы Петр Ильич знал это с самого начала, выбрал бы другую программу – не столь сложную, – а не Четвертую симфонию и Первый концерт, требующие от музыкантов виртуозности. Он измучился на репетициях, да и концерт прошел шероховато. Несмотря на это, дрезденская публика встретила его бурными овациями и приветственным тушем.

Странным образом он нигде так не понравился как дирижер. Пресса единогласно восхищалась «величавым спокойствием, уверенностью и тонкостью» его управления оркестром. В то время как сам Петр Ильич во время концерта страшно волновался и дирижировал, не помня себя.

В Берлине встретили холоднее. После «Франчески да Римини» он даже явственно слышал несколько энергичных свистков. Однако ж вальс в Серенаде для струнного оркестра бисировали, и в целом все сошло хорошо. Провал «Франчески» не слишком огорчил Петра Ильича. Он стремился не к тому, чтобы русское произведение вызывало безусловное одобрение, а к тому, чтобы русская музыка интересовала иностранцев. Интерес же присутствовал несомненный.

В Женеве на него напала ностальгия. Так живо вспомнилось, как тринадцать лет назад он жил здесь с семьей сестры. Совсем маленькие мальчики, Таня и Вера с красными от бегания по холоду руками… Обеих уж не было в живых…

Женевский оркестр оказался ничтожным, состоявшим из третьестепенных музыкантов. Петр Ильич просто не представлял, как с ними справиться. Знал бы, ни за что бы не поехал. Впрочем, музыканты усердно старались, и, возможно благодаря этому, концерт прошел с огромным успехом и поднесением золоченого венка.

В Гамбурге исполняли Пятую симфонию, и оркестр встретил Петра Ильича необычайно сочувственно. А, вернувшись в гостиницу, он узнал, что рядом с его комнатой остановился Брамс, который появился на следующий день на репетиции. После, за завтраком он признался:

– Я остался в Гамбурге дольше, чем собирался, специально для того, чтобы присутствовать на репетиции вашей симфонии. Уж очень интересно было ее услышать.

Петр Ильич был искренне польщен таким вниманием.

– И каково ваше мнение?

– Мне понравилось все, кроме финала.

Он согласно кивнул – ему самому финал казался противным.

Концерт снова сопровождался большим успехом, и, вопреки растущему разочарованию автора, великолепно исполненную симфонию встретили восторженно.

Принимали его как старого и любимого друга. Это было бесконечно приятно, но… только до окончания концерта. А потом Петр Ильич неизменно впадал в уныние и тоску.

В надежде побыть в одиночестве, собраться с мыслями и отдохнуть он на три дня уехал в Ганновер. Однако это маленькое бегство не принесло облегчения. Попытки сочинять балет не удались, чтения на целый день не хватало, прогулок – тоже. В итоге неумолчная тоска по дому, которую здесь не заглушали репетиции, вспыхнула лишь сильнее. К довершению всех бед он простудился и больной, расстроенный предстоящими тремя неделями убивания времени покинул Германию.

***

В вагоне Петру Ильичу стало хуже: поднялась температура, начался бред, от боли в зубах хотелось кричать. Едва-едва он доплелся до Парижа, где сразу же слег в постель и пролежал целый день. К счастью, хозяева гостиницы, всегда тепло относившиеся к нему, преданно за ним ухаживали. Они постоянно говорили про Таню, Веру, Жоржа, обнаруживая искреннюю любовь к семье Петра Ильича. И, может быть, поэтому болезненная тоска, не отпускавшая его все время пребывания в Германии, здесь исчезла.

Утром он встал, чувствуя себя гораздо лучше. Но прекрасное настроение испортила почта: Антонина вновь просила удвоить ее пенсию. Прямо-таки сказка о рыбаке и рыбке: чем больше ей даешь, тем больше она просит. С другой стороны, бывали минуты, когда Петру Ильичу было жаль Антонину и хотелось сделать все для ее довольства. Поколебавшись, он увеличил пенсию до двухсот рублей, понадеявшись, что через месяц она не потребует еще.

Приятное житье закончилось, стоило встать с постели. Тут же начались бесконечные званные обеды, вечера и концерты. После одного из них, на котором Колонн с большим успехом исполнил вариации из Третьей сюиты, Петр Ильич пошел погулять и увидел возведенную к Всемирной выставке Эйфелеву башню. Грандиозное сооружение возвышалось посреди прежде пустого Марсова поля, поражая ажурностью металлических деталей. Однако парижане в большинстве своем были недовольны. Несколько раз до Петра Ильича доносились возмущенные слова о монстре, уродующем прекрасный город и абсолютно не вписывающемся в окружение.

В Лондоне появилась возможность отдохнуть от визитов: здесь Петр Ильич почти никого не знал, и на приемы его не приглашали. Только в этот приезд он в полной мере узнал, что такое лондонские туманы. Выйдя однажды с репетиции из St. James Hall, он обнаружил на улице совершеннейшую ночь. А ведь был полдень! Ощущение, будто сидишь в мрачной подземной тюрьме. Несколько часов спустя стало немного светлее, но все равно темно. Как можно постоянно жить при такой погоде, Петр Ильич не постигал. На него она действовала удручающе.

С тем большим удовольствием и облегчением он покинул Лондон, уехав в Марсель, а оттуда – в Тифлис.

Что за чудная страна – Кавказ! Всю дорогу из Батума Петр Ильич глаз не мог оторвать от Рионской долины, по которой шла железная дорога. С обеих сторон ее окаймляли причудливой формы горы и скалы, на которых красовались рододендроны и другие весенние цветы. В долине росли деревья с яркой свежей листвой и нес свои бурные воды шумный, извилистый Рион. Фруктовые деревья стояли в цвету, вдалеке виднелись снежные вершины, а в воздухе чувствовалось что-то весеннее, живительное и благоуханное.