Музыка души

Курлаева Анна Владимировна

Анатолий с Прасковьей встретили Петра Ильича на вокзале – оба выглядели здоровыми и радостными. Таня сильно подросла, уже совсем не дичилась дяди и сразу бросилась ему на шею.

Вечером, когда он отдохнул и освежился с дороги, Толя пришел с разговором. Начал он издалека:

– Знаешь, мне хочется стать губернатором…

– Совершенно понятное желание, – кивнул Петр Ильич.

– Так вот, – Толя немного поколебался, прежде чем заключить: – Не мог бы ты походатайствовать перед великим князем Константином Константиновичем? У тебя ведь с ним хорошие отношения.

Петр Ильич слегка опешил от такого заявления.

–

Ты знаешь, Толенька, как мне неприятно просить великих мира сего. Да еще и о такой, совершенно неподходящей к нашим отношениям вещи.

Анатолий умоляюще сложил руки:

– Пожалуйста, Петенька, очень тебя прошу! Если кто-нибудь из высокопоставленных лиц не замолвит за меня словечка, я ни за что этого чина не получу!

Петр Ильич никогда не мог устоять перед просящим выражением лица своих братьев. Сдался и на этот раз.

– Ну, хорошо, – произнес он со вздохом. – Сделаю все, что в моих силах. Но учти: Константин Константинович в этой области никакого влияния не имеет.

– Спасибо! – просиял Толя. – Я знал, что ты мне не откажешь!

Петр Ильич усмехнулся: еще бы ему не знать!

Несмотря на прекрасное общество и замечательную погоду, в Тифлисе им овладела апатия. Даже читать не хотелось, не говоря уже о работе. Да и беспрестанные гости не давали сосредоточиться на балете. Петр Ильич почти с ужасом думал о том, как мало времени осталось на его сочинение и оркестровку. Он сумел, пересилив себя, написать всего несколько сцен.

***

На Курском вокзале царили обычные суматоха и гомон, было дымно, душно и пахло машинным маслом. Зато стоило выйти в город, как сразу окутал теплый майский воздух, пронизанный благоуханием цветущих деревьев. Весенняя Москва обладала особой прелестью. Соскучившись в дороге, Петр Ильич был бесконечно рад прибытию в Первопрестольную.

Сразу с вокзала он попал на утренний спектакль консерватории в Малом театре. После чего навалились скопившиеся дела в дирекции Музыкального общества. На первом же совещании Танеев огорошил сообщением:

– Я отказываюсь от директорства в консерватории. Эта должность решительно не по мне.

Петр Ильич попытался спорить, но Сергей Иванович упрямо покачал головой:

– Я устал, а кроме того желаю заниматься сочинением и игрой. Я давно тяготился этой должностью, но теперь, после смерти матери состояние духа не позволяет мне оставаться на посту директора.

Петр Ильич с сожалением сдался. Если Танеев принял решение, его уже не переубедить. К тому же он прекрасно его понимал.

– Хорошо, – вздохнул он. – Но кого же на ваше место?

– Мы предложили Василию Ильичу, и он согласен.

Сафонов кивнул и уточнил:

– С одним условием: чтобы Альбрехта устранили от инспекторства.

Сам Карл Карлович на совещании отсутствовал. Видимо, решили уладить дело без него, дабы не провоцировать лишние свары. Петр Ильич колебался. С одной стороны, добродушный Альбрехт удивительным образом умудрился настроить против себя всех в консерватории, так что его присутствие становилось источником дрязг. С другой стороны, Карлушу было жаль. Петр Ильич сначала упорно стоял за него, даже пригрозив, что выйдет из директоров, если Альбрехта уволят.

Бесконечные прения все-таки заставили его согласиться на требование Василия Ильича, тем более что тот обещал стать дельным

и хорошим директором. Как человек, он был далеко не так симпатичен, как Танеев, зато по положению в обществе, светскости, практичности более отвечал требованиям. Петр Ильич даже взял на себя задачу уговорить Альбрехта – так, чтобы пощадить его гордость. Вместо него большинством голосов избрали Александру Ивановну Губерт.

***

Лето протекало тихо и однообразно. Петр Ильич усиленно работал над «Спящей красавицей», наверстывая упущенное время. Правда, поначалу на него напала необъяснимая хандра. Уж как мечтал он попасть домой! А, попав, ощущал неудовлетворенность и часто ловил себя на желании куда-то ехать. К счастью, как только работа поглотила его, тоска немедленно исчезла. Погода стояла прекрасная. Одна беда: хозяева Фроловского князья Панины нещадно вырубали окружающий лес. Когда-то восхитительная местность становилась все пустыннее и непригляднее. Жаль было до слез, но сделать Петр Ильич ничего не мог – только молча злился.

Модест, гостивший у него, писал новую комедию «Симфония». Съездив по делам в Петербург, он вернулся мрачный и расстроенный. На настойчивые расспросы долго не хотел отвечать, но потом признался:

– Меня беспокоит Коля. Кажется, он тяготится мной и всячески старается избавиться. Я не знаю, как поступить.

Петр Ильич тяжело вздохнул:

– Я ведь говорил тебе, что делать – ты же сам не захотел меня послушать.

Тот разговор состоялся еще в мае в Петербурге, куда Петр Ильич приезжал для встречи с Петипа и останавливался на Фонтанке у Модеста. Однажды вечером он сидел у себя и читал, когда прибежала горничная Нара и взволнованно сообщила:

– Там с Колей что-то странное происходит!

– В каком смысле «странное»? – недоуменно нахмурился Петр Ильич.

– Он вернулся домой, лег в темной комнате на свою постель, лежит одетый и не то стонет, не то рыдает!

Встревоженный Петр Ильич поспешил к Коле и нашел того в состоянии полного отчаяния. Он долго не хотел ничего рассказывать, но все-таки сдался на уговоры.

– Я не могу так больше, – с придыханием произнес Коля. – Я ведь уже не ребенок, и уроки мне больше не нужны. А Модест Ильич никак не поймет, что пора дать мне жить самостоятельно. Я не знаю, как ему намекнуть на это. Я ведь ему деньги плачу! А спрашивается, за что? И я, между прочим, помню, как он когда-то оскорблял мою мамашу!

И все в таком духе. Это было до того странно, неожиданно и обидно, что Петр Ильич впал в состояние столбняка, не зная, что ответить. Он молча слушал, а когда поток слов иссяк, смог только посоветовать сказать все Модесту прямо и расстаться. После чего, по-прежнему пребывая в потрясении, ушел к себе.

Когда Модест вернулся домой, Петр Ильич в сильно смягченном виде сообщил о признании Коли. Брат вздохнул:

– Да, он делал мне намеки в таком духе. Но как бросить его? Что бы он там себе ни воображал, по сути, он совсем беспомощный. Мне его жаль.