Музыка души
Шрифт:
Глава 19. Слава
Весь, абсолютно весь лес во Фроловском вырубили! Когда-то живописная местность превратилась в пустыню. Нет, надо уезжать. Вот только куда, Петр Ильич пока не знал. Кузина Аня звала в Царское Село, но он колебался – покидать Клин не хотелось, несмотря ни на что.
Еще горше было видеть осунувшегося, похудевшего, мрачного Алексея. Тяжелая для него выдалась зима. Петр Ильич сходил к Казанской церкви на могилу Феклы, для которой Алеша купил в Москве дешевенький, но выдающийся среди других памятник. Странно и пусто стало без нее в доме.
Вопреки
Боб пробыл всего неделю, уверяя, что никак не может остаться дольше. Позже выяснилось, что это неправда – в Петербурге его не ждали еще пару дней. Напрашивался вывод, что его приезды к дяде – хоть и не тягостная, но жертва. Впрочем, Петр Ильич не обижался, по себе зная, что можно любить человека, но не любить проводить у него больше известной порции времени. К тому же какой интерес юноше, привыкшему к столичной жизни, скучать со стариком в деревенской глуши. И то, что Боб все-таки время от времени приносил эту жертву, уже свидетельствовало о его привязанности.
После отъезда племянника, окончательно приведя «Пиковую даму» в порядок, Петр Ильич сам повез партитуру Юргенсону, чтобы заодно обсудить некоторые назревшие вопросы. Придя к издателю, он обнаружил там Кашкина и сыграл им оперу от доски до доски. Оба пришли в восторг.
– Это, положительно, лучшая твоя опера! – восклицал Николай Дмитриевич, и Юргенсон горячо его поддержал.
Петр Ильич и сам любил ее больше остальных своих детищ. А некоторые места даже не мог как следует играть от переполнявшего чувства. Дух захватывало, и хотелось плакать!
– Кстати, о «Пиковой даме», – начал Петр Ильич, когда остался с издателем наедине. – Модест спрашивает, не много ли он запросил за либретто. Он ориентировался на Шпажинского, но потом подумал, что тот все-таки известный драматург… – и, усмехнувшись, Петр Ильич добавил: – Как это типично для нас обоих: сначала просить, а потом задуматься.
– Шпажинский брал многовато, если честно, но я готов столько же платить и Модесту Ильичу – исключительно из симпатии к нему.
– Думаю, лучше будет, если ты напишешь ему об этом сам, чем вы станете вести переговоры через меня.
Петр Иванович кивнул и сменил тему:
– Помнишь, ты неоднократно обещал, что всегда будешь отдавать мне свои рукописи?
– Если ты о «Пиковой даме»…
– Именно о ней. Ты не должен отдавать ее Мариинскому театру. Разве будет она там доступна? Я же собираю твои рукописи для Публичной библиотеки.
Петр Ильич слегка поморщился:
– Вот уж куда не стремлюсь попасть. В течение нескольких лет Стасов вкладывает туда, как драгоценность, всякую дрянь: Щербачева и tutti quanti.
Петр Иванович отмахнулся:
– Плевать на Стасова с Щербачевым. Давай помнить, что там Глинка. На Публичную библиотеку я смотрю как на хранилище, доступное людям на столетия и даже на тысячелетия.
Петр Ильич покачал головой:
– Всем своим благополучием я обязан петербургскому театру.
– А это ты зря, – возмутился Юргенсон. – Вот Аренский, тот относится к своим рукописям иначе: он глубоко убежден, что их будут ценить на вес бриллиантов…
Петр Ильич не мог не улыбнуться на это заявление:
– Ну, Аренский… – но тут же снова посерьезнел, с каждым словом горячась все больше: – Извини, но я обещал и сделаю это. Если тебе это неприятно, то мне очень, очень жаль. Однакож не пытайся уговаривать меня не исполнить данного слова. Если же по закону я не имею права помимо издателя распоряжаться своей рукописью, прошу тебя по-дружески на сей единственный раз это право мне уступить. Если же нет, мне придется месяца три переписывать собственной рукой партитуру.
– Бог с тобой! Ни единой секунды я не думал основывать свою просьбу на праве, – удивленно воскликнул Юргенсон. – Не ожидал, что ты примешь ее так близко к сердцу. Знаю-знаю, как ты относишься к своим рукописям, но все-таки хотел бы, чтобы ты берег их для моего кладохранилища.
– Я постараюсь, – вздохнул Петр Ильич.
Он не понимал страсти издателя к собиранию его манускриптов, но обижать друга не хотелось.
Дома он сразу же приступил к сочинению секстета для струнных инструментов. Его о том давно просило Петербургское квартетное общество. Работа шла тяжело: ужасно затрудняла новая форма изложения. Все время казалось, что настоящих шести голосов нет, а сочиняет он для оркестра, только перекладывая на шесть струнных.
Тем не менее к концу июня Петр Ильич вчерне закончил секстет, и остался им доволен. Отпраздновав именины с московскими друзьями и клинскими знакомыми, он поехал к певцу Фигнеру, чтобы пройти с ним «Пиковую даму». Тот сначала собирался сам прибыть во Фроловское, но упал с лошади и сломал ключицу.
***
Небольшая усадьба Фигнеров, окруженная молодым лесом и невероятно живописным садом, воплощала мечту Петра Ильича. Как бы хотелось поселиться в подобном месте!
Он вышел из кареты возле громадного дома из белого камня с классическими колоннами и широкой лестницей у парадного входа. Николай Николаевич и Медея Ивановна восторженно встретили его и немедленно принялись наперебой хвалить «Пиковую даму». Фигнер о своей партии говорил даже со слезами на глазах, что весьма обрадовало Петра Ильича: если исполнителю главной роли она нравится до такой степени – это верный залог успеха оперы.
Дальнейшее общение с певцами, в гостях у которых он провел сутки, воодушевило еще больше. Он восхитился чуткостью, художественным тактом и талантом, которые Фигнер проявил при первом же поверхностном знакомстве с партией Германа. Петр Ильич уверился, что исполнение будет превосходно.
– Единственное, что я хотел бы изменить, – сказал Фигнер, когда они закончили беглый просмотр оперы, – это бриндизи. Оно слишком высоко написано, да еще и стоит в самом конце. Я не смогу петь, не терзаясь страхом квакнуть. Не могли бы вы транспонировать его на тон ниже?