Мы - до нас
Шрифт:
– Он носит имя Святослава,
Который двести лет назад
Ходил на Степь. И честь, и слава
Ему покорны были…
Гита:
– Лад!
Мороз крепчает! Шубу надо
Ему бы передать туда…
Мономах:
– Дадим и шубу, моя лада -
Когда вернется он сюда!
Гита:
– Я верю слову Мономаха!
Ведь ты - не ханы и князья,
Которым ничего без страха,
Все
Гита уходит.
Мономах
(вслед жене):
– Что с нею будет, если Святослава
Нам не удастся вызволить? Вина
Тогда на мне, и как отрава,
Испортит нашу жизнь она!
Да и князья – пойдут ли вместе
На Степь под знаменем моим.
Или останутся на месте,
В надежде выстоять самим?
(с горькой усмешкой)
Олег с великою охотой
Напишет сразу всем о том,
Что Мономах наделал с ротой,
Которую скрепил крестом!
Кто после этого со мною
Общаться станет, не боясь,
Что с клятвой сделав так одною,
Их тоже не обманет князь?
Да, риск и здесь, причем, немалый…
И, может, лучше нет, чем да?
(смотрит на летописца, но тот молчит, и тогда – опять себе)
Да-да, скорее, нет, пожалуй…
Но если нет – опять беда!
Допустим, даже ханы эти,
Взяв дань, бескровно в Степь уйдут.
Так вслед за ними, словно сети,
Другие будут тут, как тут!
Придут, как там им дань покажут,
И, позабыв вчерашний страх,
Назавтра явятся и скажут:
«Плати и нам, князь Мономах!»
А чем платить? Уж нечем будет -
Все, что собрали – отдадим!
И, если так нам Бог рассудит,
Собой платить придется им…
Нет времени на размышленье,
И тут и там видна беда,
И надо принимать решенье.
Так как же быть: нет или да?
Да или нет? Два эти слова
Опять, как обоюдоострый меч!
И я в недоуменье снова -
Которому идти навстречь?..
За дверью вновь слышится тихая, протяжная песня. Мономах хлопает в ладоши и подзывает к себе вошедшего гридня.
Мономах:
– И снова ты! Незаменимый прямо!
Устал?
Гридень:
– Нет, князь!
Мономах:
– Поди сходи к жене!
Гридень отрицательно мотает головой.
Мономах:
– Ведь прикажу, коли такой упрямый!
Гридень:
–
Мономах:
– Как это так? Мне говорить такое…
Да и, смотрю, во взоре без вины!
Гридень:
– Вина, князь, есть, но то – совсем другое…
Мономах:
– Что именно?
Гридень:
– Нет у меня жены!
Пока с тобой за ханами гонялись,
Они вошли в мою родную весь…
И там над ней сначала надругались,
(показывая на сердце)
А после… после саблею – вот здесь.
Мономах:
– А дети что - они, надеюсь, живы?
Гридень
(с горечью, усмехаясь):
– А это лучше половца спроси…
Он моих чад рабами, для наживы,
Угнал подальше от святой Руси…
И где они теперь: в Степи? в Царьграде?..
Небось, уже забыли, как их звать.
И мне осталось только Христа ради
Теперь за них – убогим подавать…
Мономах:
– А мать с отцом?
Гридень:
– Сжег половец их в храме
Со всеми теми, кто не мог идти…
Что еще делать им со стариками?
Одна помеха и расход в пути!
(одним движением смахивая слезы)
Так что мне дома, при огне лучины
Сам понимаешь, одному невмочь…
А слезы лить негоже для мужчины.
Вот и дежурю в тереме всю ночь!
Мономах:
– Ты вот что… Спой!
Гридень:
– Как! Здесь?
Мономах:
– А что смущает?
(показывая на летописца и самого себя)
Ведь при народе – малом, но честном!
Сам же сказал, что песня помогает.
И может… не в одной борьбе со сном?
Гридень поет песню о половецком набеге:
От березы до березы
Шли в полон, роняя слезы,
Подгоняемы плетьми,
Жены русские с детьми.
Дым пожарищ, как туман,
Да летает черный вран…
От рябины до рябины
По полям лежат мужчины.
И не ягоды рябин
Зреют на груди мужчин…
Дым пожарищ, как туман,
Да летает черный вран…
От рябины до березы
То ли росы, то ли слезы
Матери родной земли:
Снова половцы прошли…
Дым пожарищ, как туман,
Да летает черный вран…
Мономах:
– Вот он народ: его рыданья,