Мы никогда не умрем
Шрифт:
Вик хорошо знал о вечерах, которые Мартин проводит на чердаке. Он несколько раз просыпался, но ничего ему не говорил. Чувствовал горечь крепкого кофе без сахара, который он пил, вглядывался в слова книг, которые он читал, и проваливался обратно в сон, не решаясь нарушить его одиночество.
А потом, внезапно, все это перестало иметь хоть какое-то значение. Все это время он слушал, что говорит ему Мартин, но не отвечал ему.
Вик чувствовал, что Мартин тревожится, а потом — злится. Чувствовал, как он медленно приближается
Мартин, чувствуя перемены, изо всех сил старался помочь, не замечая, что Вик просто садистки над ним издевается.
Начались дожди. Середина октября начинала оплакивать ушедшее лето. Вик ничему не удивлялся — так и должно быть.
У него в этом мире нет никакой власти. Несчастья происходят вне зависимости от того, борется он с ними, или нет.
За краткий миг, когда он почувствовал свою силу, расплачиваться снова пришлось другим. На этот раз это стоило кому-то жизни. Осознание собственного ничтожества и беспомощности давило на грудь, будто могильная плита.
Когда Вик засыпал, Мартин с трудом занимал сознание. Он кормил свиней в сарае и кур в курятнике. Мысль о том, что еще и эти животные пострадают из-за конфликтов людей, вызывала у него отвращение. Но когда он выпивал хотя бы стакан воды, его пальцы неизменно словно сжимало судорогой, а потом мир качался перед глазами. Спустя секунду Вик отупело смотрел на стакан в своих руках, ставил его на стол, и, укоризненно вдохнув, возвращался в кровать. Если Мартин этого не делал раньше, Вик даже не снимал ботинки. Такой контраст с прежней болезненной чистоплотностью доводил Мартина до отчаяния.
«Ты себя голодом заморить решил?!»
«Вик, Риша волнуется наверное…»
«Вик, да в конце концов!»
Он не видел в разговорах. Он ни в чем не видел больше смысла.
Единственный раз он встал с кровати, чтобы плотно задернуть шторы. Ему хотелось остаться в темноте. В темноте было спокойно и тихо.
Шорох дождя и темнота стерли границы времени. Где кончался день, где наступала ночь? Где отступала жажда, где пропадала голодная боль, где сознание начинало мутиться легкой дымкой, где наступало забвение?
В ту ночь Вик чувствовал, что ему что-то мешает. Что-то не так было в его отрешенности, что-то мешало ему погрузиться на дно меланхоличного забытья. Что-то горчило на языке и тянуло тоской в груди.
Чужое бессилие и панический страх перед бессилием, так похожие на его собственные. И Вику вдруг стало стыдно. Всего на секунду — но оцепенение дало трещину.
— Мартин?
«Да», — раздался обрадованный голос.
Мартин к тому времени уже серьезно собирался заставить уступить ему силой, выпить воды и поесть. Но ему не пришлось. Вик говорил хрипло, словно отвыкнув от того, как слова царапают горло.
— Давай поменяемся?..
«Если хочешь…» — Мартин встал с кресла и подошел к проему.
— Нет.
Мартин отшатнулся от проема. Перед глазами будто взорвался целый фонтан разноцветных искр, а потом он почувствовал запах.
Пахло йодом, солью, мокрой тканью и деревом. Пахло свободой. В этом запахе угадывались ноты мяты и жасмина.
Он закрыл глаза ладонью и глубоко вздохнул, позволяя неведомому ему морскому ветру наполнить легкие.
Он сам. Он сможет выбирать свою дорогу. Дышать. Увидеть море, и не расстаться с ним никогда. У него будет семья. Небо над головой и земля под ногами. И они больше никогда не будут помещаться в уступленные минуты и часы.
Он будет счастлив.
«Я этого не сделаю».
— Ты ведь хочешь! Зачем?! — Вик рывком сел на кровати, слепо пошарив перед собой рукой.
Перед глазами плыли разноцветные круги. И без того худой, Вик стал напоминать ожившего мертвеца. Отросшие волосы липли к лицу, под глазами залегли глубокие тени, а скулы выступали так сильно, что, казалось, даже не были обтянуты кожей. Посеревшие губы трескались и кровоточили.
«Вик, тебе больно, и ты в отчаянии. То, о чем ты меня просишь… даже если это можно сделать… Это не то решение, которое можно принимать в таком состоянии», — осторожно ответил Мартин.
— Да будь ты хоть раз человеком! Как все, настоящим! Подумай о себе, Мартин, ну же! Поедешь к морю! Поступишь во флот, в медицинский университет! Будешь любить какую-нибудь красивую девушку, которая будет любить тебя! Мартин, прошу тебя… — страстно шептал он, судорожно сжимая края одеяла.
«Что с тобой? Что с тобой на самом деле, Вик?»
— Мне страшно. Ты не знаешь… да, конечно, ты не знаешь. Сядь на порог и закрой глаза, я попробую тебе показать.
Мартин сел в проеме и закрыл глаза ладонью. Сначала перед его взглядом вспыхивали неясные белоснежные сполохи. Но с каждой секундой они все больше и больше принимали очертания и формы, и под конец Мартин не смог сдержать вырвавшегося ругательства.
Перед ним была комната, в которой не было ни одной двери — только огромное окно в темной деревянной раме.
Снаружи на стекле и на раме виднелись несколько длинных царапин, словно кто-то огромный и когтистый скребся, пытаясь проникнуть внутрь.
Стены комнаты еще сохраняли белый цвет. Сначала Мартину показалось, что Вик что-то нарисовал, вроде причудливой паутины тонкого узора. Но, приглядевшись, он понял, что все стены покрыты сетью трещин. Их перечеркивали несколько почерневших потеков и отпечаток окровавленной детской ладони.
Вик не стал, а может, и не мог ничего себе создавать. Комната была пуста, и каждый ее изъян был виден четко на беспощадном белом свету.
— Видишь, Мартин? Я себя теряю. Мой мир рассыпается, и я ничего не могу с этим сделать. Мне снятся сны, а может, это видения. Мне хочется… перестать чувствовать. Не любить. Быть равнодушным к чужой боли. Мне снятся белые цветы, падающие в серую воду, снится женщина с изрезанным лицом. Знаю, что я ее убил, и знаю, что мне… это понравилось. Мне страшно. Сделай так, чтобы этого не случилось.