Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Он наклонился над убитым офицером и вытащил из кармана френча пачку документов. Но едва только прочитал первые строки, как выпрямился, вскочил на ноги и, торжествуя, закричал:
— Он! Я сразу узнал! Только боялся обознаться, а теперь ясно — он.
— Кто он?
— Арви! Жаль только, что убит. Не удалось мне поговорить с ним по душам. Он у меня в двадцать втором году сапоги снял. Я поклялся, что найду его хоть на краю земли и сниму с него сапоги. Вот он лежит — и кайки. Раньше у нас была одинаковая нога. Посмотрим. — И Иван
— С Арви покончено. Теперь очередь за Эйно, — говорит он торжествующе.
Партизаны, окружившие Ивана Ивановича, смеются, щупают новые сапоги.
Каратели вынуждены были принять бой, не успев обуться. Сапоги их стоят около разметанных костров, некоторые съежились от огня и обгорели, другие продырявлены пулями, искорежены разрывами гранат. Мы ищем сапоги получше, чтобы сменить свою истершуюся обувь, но не так-то легко подобрать подходящую пару.
Мне этого так и не удалось сделать. Впрочем, и времени для этого не было. Меня позвал комиссар.
Шокшин докладывал ему:
— У нас убито два и легко ранено три человека. Шестьдесят семь неприятельских трупов.
— Это успех, — говорит Кархунен, и глаза его сияют. — После перерыва вновь налаживать такой радиоприемник очень приятно. — Он глядит на радиста и сдвигает пилотку на затылок. — Впрочем, сейчас не успеем. На следующем привале. Нельзя задерживаться. Немедля вперед!
Во время боя я размотал всю катушку. Осталось патронов только на один диск. Надо взять трофейный автомат с запасом патронов. Я выбрал получше. Вижу, Сережа Жихарев вытаскивает из финского мешка продовольствие.
Другие делают то же самое.
— Был бы хороший пулеметчик, а продукты всегда найдутся, — говорит Ниеми, обращаясь к Сереже. — Где костер, там и жизнь, — продолжает он, — а где пюре, там и счастье.
Действительно, такая победа, как наша, — счастье. Особенно если после этого можно подзакусить и отдохнуть.
Но в мешках у солдат продуктов очень мало, дневная порция. Значит, позади следует обоз.
Ко мне подходит Душа. В наступающей вечерней полумгле еще явственнее белеют бинты на его перевязанных руках.
— Беда, — тихо говорит он мне, — беда.
И, приблизив губы к моему уху, шепчет:
— Иван Фаддеевич опять ранен. Не мог удержаться, приподнялся посмотреть бой, и шальная пуля в живот.
— Не может быть! — Даже страшно подумать, что слова Ямщикова могут быть правдой.
Я поспешил к плащ-палатке Ивана Фаддеевича, над которой склонился комиссар.
— Я знаю, Василий, зачем ты пришел, — тихо сказал Иван Фаддеевич.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Ваня? — удивился комиссар. Он и в самом деле не понимал.
— Так какой же ты тогда к черту комиссар? Я ведь не маленький,
— Что ты! Что ты, Иван Фаддеевич! — Комиссар даже руками стал отмахиваться от того, что говорил командир.
— Неужто ты решил из-за двух-трех часов моей жизни других губить? Не думал я так плохо о тебе, Василий.
Тяжелый клубок подкатывается к моему горлу.
И сейчас, шаг за шагом вспоминая жизнь Ивана Фаддеевича, я хочу так жить и так умереть, как умер он.
— Я с тобой, Ваня, посоветоваться хочу, — сказал Кархунен. — По намеченному раньше маршруту мы должны пройти через шоссе на Каменное Поле. Но там нас, наверное, уже ждут. Можно избрать северный вариант на Кузовнаволок — и там нас у другого шоссе наверняка поджидают немецкие десантники. А если пойти прямо на восток, то можно не пересекать ни одной дороги. Надо только переправиться через Олень-озеро. Если мы с тобой думали, что это невозможно, то лахтари тем более так считают. Вот мне и кажется, что надо использовать этот шанс. Тогда мы пойдем напрямик и выйдем в расположение дивизии Лундстрема. Как ты посоветуешь, Иван Фаддеевич?
— Надо подумать. Я вот сегодня ночью не спал и все думал об оленях. В следующие походы обязательно нужно оленей с собою брать. Там, где пройдет человек, там и они пройдут. И всегда в отряде будет свежее мясо, его не надо на спине таскать. А про озеро я подумаю… — И он застонал.
— Иван Фаддеевич, — тихо позвал я.
Он не отвечал.
— Да отстаньте вы от человека! — рассердилась Даша. — Дайте хоть часок отдохнуть! Я даже не понимаю, как это он терпит? Отойдите подальше.
Даше хотелось плакать.
Отряд снова готовился к маршу.
Кархунен медленно поднялся с камня и дал знак. Партизаны подняли за четыре конца плащ-палатку и, стараясь не спотыкаться, понесли ее.
Отряд шел к Олень-озеру.
По-прежнему моросил дождик. Мы шли по темному лесу, ноги у нас промокли, гимнастерки и ватники — хоть выжимай. На шее у меня висел автомат, в заплечном мешке лежал ППШ. Передо мною с новой рацией на спине шагал Последний Час.
— Вот, Сынок, поработаем вовсю!
Три раза по радио мы сообщали в Беломорск, что хотим переправиться через Олень-озеро.
Эта переправа, особенно когда по следам идут враги, казалась рискованной, просто безнадежной, и в штабе думали, что легче переходить через два шоссе и выходить лобовой атакой на ожидающего нас противника. Два раза нам запрещали переправу и только в третий раз пошли на уступку и разрешили. В радиограмме сообщалось, что добытые нами документы получены. Мы просили прислать к месту нашего выхода на берег, около двух скал, самолет, чтобы забрать тяжелораненых.