Мышь и драконье пламя
Шрифт:
Особенно сейчас, учитывая нашу ситуацию с меткой. Осторожно провела подушечкой пальца по запястью, касаясь того самого места, где она располагалась, переливаясь красноватым цветом, словно замедленное орудие убийства, что готово рвануть в любой момент.
И она даже не жгла. Почти не жгла, что странно, потому, что до этого временами напоминала о себе, не давала мне покоя. Почему, почему сейчас этого не было? Что изменилось? Быстрый взгляд в сторону дракона, от которого за версту несло сигаретами. Внутри что-то шевельнулось, слабо закопошилось, словно сонный зверёк. Что-то изменилось. В нём.
— На свидание… Или ты забыла, Ме-е-ейси? –
И это похоже на последний хлюп утопающего:опытки через бульканье и заливающуюся воду вдохнуть воздух перед тем, как утонуть, погрязнуть в воде, что утащит тебя на самое дно.
Месяц… и он будет женат. И всё, что происходит сейчас, закончится. Да потому что… Я не смогу по-другому, не смогу иначе, потому что так быть не должно. Если мы не умрём раньше…
Пир перед тем, как всё потерять. Поставить всё на кон и проиграть, и, может быть, Коул тоже это понимает? Что ещё совсем чуть-чуть, и всё будет безвозвратно утеряно, потому что… потому …
— Мышь? — внимательный взгляд, от которого, наверное, ничего невозможно скрыть, но я попытаюсь.
— Мейси, меня зовут Мейси! — возмущённо стискиваю пальцами край глупого синего свитера, пушистого такого, который сейчас кажется мне неуместным. Жарко. И дело не только в погоде, ладонь Коула, которая должна быть на руле, лежит на моей коленке, бессовестно, беззаботно и абсолютно неторопливо поглаживая её, поднимая в моей душе бурю.
Я не смогу без него… И если мы не умрём, то вся жизнь, что сейчас кажется отрезком какой-то счастливой киноленты, местами напоминающей фильм для взрослых, превратится в серые скучные будни, где один день ничем не отличается от другого.
Он хмыкает, дёргает уголком губ и сильнее, хотя уж куда сильнее, стискивает мою коленку. И сейчас я так жалею, что на мне голубая пушистая юбка, словно из старомодных журналов, и лента в волосах голубая… с детским бантиком.
— Так куда мы едем? — впереди лес, по бокам лес и позади, почти до самой академии – лес. И если Коул предполагал свидание, то здесь я явно была одета не так, в глупый праздничный наряд.
И хорошо хоть не надела каблуки, как подначивали подруги, иначе выглядела бы так глупо, застревая каблучищами в земле посреди леса.
— Тут есть небольшой городок, — он усмехается, стискивает руками коленку. От его касаний, самодовольной улыбки и лукавого блеска в чёрных глазах, заглядывающих, кажется, внутрь, во мне все трепещет. – Там дофига аттракционов, ты же любишь кататься, мышь? – и он произносит это таким тоном, от которого внутри всё замирает. Щёки предательски вспыхивают, заливаясь под стать спелым яблокам, и я ничего, ничего не могу сделать с пожаром внутри, что разгорается бушующим не подчиняющимся пламенем. – На, — его рука, исчезает с коленки, вызвав разочарованный вздох, который конечно же не смог остаться незамеченным.
Коул открывает бардачок машины, откуда вываливается несколько смятых пачек сигарет, связка ключей, обрывки бумаг и несколько открыток путеводителя. Одной рукой он машинально поворачивает руль, круто заворачивая на поворот на большом пустом, шоссе, и внутри всё застывает от бешеной скорости, на которой летит машина, а второй он непринуждённо роется в бардачке, выуживая оттуда яркий потрёпанный путеводитель.
— Добро пожаловать
Так по-детски… Взгляд скользнул по профилю Коула, что гнал на такой скорости, будто нас преследовали адские гончие, что бы он сказал, увидев полку с шариками? Наверное усмехнулся… ведь он такой… такой… Какой? А что мы вообще знали друг о друге, что я знала о нём? Кроме того, что рядом с ним я сходила с ума и плавилась от одного его взгляда.
— Что там? — подняла глаза, осторожно переворачивая лист.
— Охрененное колесо обозрения и кофейня с самыми лучшими пирогами с вишней.
И внутри что-то так сжалось, заболело, натянулось, словно струна. И со сколькими девушками он был там? Скольких ещё девушек звал посмотреть на это самое колесо обозрения и кофейню с пирогами из вишни?
29.
Тупое, дурацкое, ревностное чувство щемило в груди и не проходило даже при въезде в крошечный городок, что, казалось, сошёл с рождественских открыток. Коул молчал почти всю дорогу, лишь гнал, словно избегая чего-то, пытаясь спастись, но от чего?
А я… тонула в этих вот самых мыслях, воспоминаниях, слухах. А сколько до этого момента мониторила страницу, изучала его фотки, что были доступны, список друзей. И, чёрт, Мейси, я ведь тогда была в отношениях с Томасом, а наваждение, странное, до щемящего сердца при виде Коула маячило даже тогда. Не отпускало, не давало покоя, только вот… глупая…
– - Как часто ты здесь бываешь? – осторожно спросила, дотронувшись пальцами до пушистого свитера. И наверняка, просто уверена, что вечером город становится более волшебным. Только до вечера мне нужно вернуться в академию… Полнолуние. И лучше встречать его там, чем обратиться посреди городка, даже если он находился близко к академии, то это не значит, что там кто-то знает о сверхъестественном мире, что окружает их. Обращения среди людей, привлечение их к нашему миру запрещены.
– - Пару раз ездил с приятелями. Ничего больше, -- машина затормозила возле небольшой кофейни, и желудок так предательски и некстати заурчал, едва через приоткрытое окно в салон автомобиля проник дразнящий, ароматный запах пирогов.
И прежде, чем успела выбраться, дотронуться своими ручонками до дверцы машины, как она в странном, до ужаса непривычно галантном жесте распахнулась, а перед лицом возникла растопыренная рука Коула.
Рядом с ним становилась мастером спорта по выбиванию воздуха из лёгких, взгляда хватило, чтобы утонуть в странной пучине нежности, глядя на лицо напротив. Блики яркого солнца плясали у него в чёрных волосах, на прядке с завитушкой на конце, что неизменно свисала у него на лбу, и одно это вызывало внутреннюю дрожь. В нём что-то изменилось. Во взгляде, во всём… и даже его привычный взор, которым можно было гнуть ложки, забивать гвозди и использовать в качестве, пыточного оружия, стал мягче, теплее, хоть лицо по-прежнему озаряла самодовольная улыбка, такая дерзкая, привычная и ставшая родной.