На афганской границе

Март Артём

Старики за его спиной сконфуженно переглянулись, но один все же спохватился. Это был тот же самый, что уже рыпался на меня:

— А-ну иди сюда! Ща я тебе душу пробивать буду!

Он шагнул было вперед, я встретил его суровым взглядом, будучи наготове. Васька Уткин, забыв про подворотничок, тоже вскочил. К нему тут же метнулся второй старик.

Сержант растопырил руки, перекрывая обоим дорогу. Трусит, зараза. Хотя этого я и ожидал.

Хотелось мне его спровоцировать, что б вспылил, полез в драку и отхватил. С

него спрос будет больше чем с меня, простого солдата. Особенно перед переводом на хлебное место. И он об этом знает, вот и опасается, держит своих на коротком поводке.

Ох, и предъявят ему деды потом за это. За то, что вот так, перед простыми «запахами» лицо потерял. Но видать, Бодрых было гораздо важнее, что о нем офицеры знать будут, чем мнение его сослуживцев. Еще бы. Месяц тут остался. А может, была и другая причина.

Если щас будет драка, я был больше чем уверен, что Бодрых больше не увижу в отряде. Однако хитрый черт и сам это прекрасно понимал. Вот и не быковал лишний раз.

— Тихо, мужики. Не горячитесь, — побледнев лицом, сказал Бодрых.

— Не, ну ты слышал, Гриша, че он говорит? — Кивнул на меня один из стариков.

— Будь другом, Мих уймись. Успеешь еще, если надо будет, — пробурчал Бодрых.

Старослужащий с кислым лицом отступил. Второй заявил Васе:

— Че бугай, ты как, громко падаешь? Мож проверим?

Вася ничего ему не ответил. Он только наградил старика тяжелым взглядом и помял крупный кулак.

— Я так понимаю, меняться ты не соглашаешься, — мрачно сказал Бодрых.

— Верно понимаешь.

— Ну, видит бог, я думал с тобой по-хорошему, — выдохнул сержант. — Лады. Пошли, мужики.

Сержант повел обоих старослужащих прочь. Последний, выходя обернулся и, презрительно глянув на меня бросил:

— Ну все, вешайся!

— Попробуй повесь.

— Ты че, мля? — Кинулся он в комнату, и сержант его остановил.

— Миха-Миха. Тихо. Пошли.

Когда троица исчезла в коридоре, оттуда послышалась тихая ругань. Солдаты предъявляли сержанту за нерешительность. Не прошел фортель сержанта. Он думал, мы с Васей тут же струсим и пойдем у него на поводу. А тут такая засада.

— Я уж думал, сейчас будем им морды бить, — Вася вернулся на свой табурет. Поднял и отряхнул китель.

— Нет, — холодно ответил я. — У этого кишка тонка. Хочет в отряде дослужить свой месяц без залетов. Что б на хорошем счету остаться.

В бытность мою офицером попадалось мне, по большей части две породы сержантов. Первые — крепкие сильные парни. Волевые. Видно, что старше остальных солдат. Видно, что, если надо, могут заставить, что б их слушались.

Таких я всегда подмечал еще среди призывников. Помогал им продвинуться по службе, рекомендовал в сержантские школы. Обычно такие ребята становились надежными младшими командирами. Опорой для офицеров и авторитетом для солдат.

Вторая же порода пожиже. Этим дай

только покомандовать, самоутвердиться за счет солдат. Странно, но когда мне попадались сержанты второго вида, были они всегда мелкие и щуплые. За то горластые. Нередко пытались офицерам сапоги подлизывать, а иногда напротив, дерзить. Понятное дело, таких я не любил и считал бесполезными.

Хотя даже у них было два полезных качества. Первое — как правило, бегали они быстро. Три км за три минуты, блин. Ну а второе — если осколок попадет, такого сержанта проще было по полю боя, раненного тащить. Даже в полной выкладке. А че? Он щуплый, легкий. Много места не занимает.

Уж не понаслышке знаю. Сам однажды одного такого сержанта-мотострелка таскал. Помню, попало в него два осколка: один в бедро, другой на вылет оба полужопия пробил. Бедолага потом три месяца присесть нормально не мог.

В общем и целом, на этих двух качествах плюсы второй породы и кончались. В остальном оставались одни минусы. Вот я и старался от таких избавляться. Сразу в тыл.

После обшивки расслабиться нам не дали. Не успели мы с Васей вернуться в расположение, как услышали коронное «Застава, стройся!» От Умурзакова.

Прапор медленно пошел вдоль строя, осматривая пришитые призывниками погоны и петлицы, оценивая общий внешний вид. Человек тринадцать получили от него приказ перешить знаки различия по прибытии в учебный пункт.

— Да кого ж нам прислали, а? — Орал он недовольно, — из года в год, что не призыв, так все хуже и хуже! Не призывники, а стадо овец какое-то! Да и те, видать, если им иголки с нитками дать, к шкуре лучше погоны пришьют!

А меня Умурзаков досматривал долго. Я бы сказал, с пристрастием. Целую минуту.

— Что-то не так, товарищ прапорщик? — Сказал я, заглядывая в темные узбекские глазки Умурзакова.

Он не ответил сразу. Только сказал потом вполголоса:

— Молодец, боец. Неужели, из стада баранов нам хоть одного человека в этом году прислали?

Дальше нам приказали взять с собой вещмешки с личными вещами и рыльно-мыльным и всех вывели на плац, где уже ждали газики.

— Ну че, орлы? Поздравляю! — Ходил перед строем Умурзаков. — Щас все поедите в учебку! Ну ниче, вас там без пригляда не оставят! Командиры вас со всей полагающейся заботой примут!

Учебный пункт отряда находился в паре десятков километров от поселка Московский, вблизи какого-то маленького кишлака. Ехали мы, привычным делом, в кузове газона. Когда грузились, я видел, как в кабину садились два сержанта. Одним из них оказался Бодрых.

— Хоть бы покормили, — проговорил недовольно Мамаев, глядя вдаль, на горы. — Я с поезда ни крошки в рот не брал.

— Это да. Не мешало бы, — проворчал Вася Уткин.

Дима Ткачен молчал, радуясь, видать, что шум ветра в ушах заглушает урчание его живота.