На берегу незамерзающего Понта
Шрифт:
— Сейчас пойдем. Еще минутку. Ночевать же у себя собралась, да?
— Да. А то скоро забудут, как я выгляжу, — она улыбнулась и вопросительно глянула на него.
— Не забудут — у тебя дома фотографии понатыканы. Кстати, можно спереть как-нибудь?
— Это ж не цветы! — Полина поднялась и начала собираться.
— С бантиками, — продолжал разглагольствовать Мирош, отставляя на лодку кружку и принявшись упаковывать гитару. — Такие красные у тебя в косах. Ты там улыбаешься потешно. Она у вас в гостиной на комоде. Обожаю.
— Маньяк! — смеялась Полька в ответ.
— И
— Точно маньяк! — и она огрела его пледом.
Эта шутливая драка окончилась поцелуем. И между поцелуями они потушили костер, пока вокруг них наматывал круги Лорка. Потом брели по песку к камышам из своего закутка. А оттуда к главной дороге поселка, чтобы дойти до дома. Перешучивались. Пересмешничали — по-доброму и без особого смысла. Смысл — он не в словах.
А когда остановились у ее ворот, оба одновременно замолчали. И стояли, глядя друг на друга долгие-долгие минуты, пока на землю снова не начал падать дождь — только теперь уже совсем не холодный. Ветер изменился.
— Зайдешь? — спросила Полина негромко, когда продолжать молчать стало невозможно.
— В другой раз. Я мокрый и с собакой, куда мне?
И опять замолчали. Оба. И снова Полина заговорила:
— Передумаешь — приходи, хорошо?
— Хорошо. Спокойной ночи?
— Спокойной ночи.
Мирош быстро поцеловал ее — глубоко и настойчиво, напрочь перечеркивая собственное пожелание — разве теперь уснешь? Потом подмигнул ей и бодро зашагал по улице к коттеджу на другой стороне от жилища Зориных. Он арендовал его до конца лета. Чтобы быть рядом.
А Полина проводила его взглядом и, сорвавшись с места, влетела в дом, стряхивая с себя капли и скидывая обувь. И чуть не ослепла, когда со стороны лестницы резко и почти бесшумно включился свет.
— Ну? — услышала она материн голос.
— Что «ну»? — переспросила Полина, подняв глаза на Татьяну Витальевну. Та стояла в халате поверх пижамы и задумчиво разглядывала собственное чадо на пороге отчего дома. Потом улыбнулась:
— «Ну» — это резонный вопрос в данном случае. Он выражает все и сразу. Ваня внял голосу разума и сегодня ночует у себя?
— Мам… — растерянно проговорила Полина, не придумав ничего осмысленного.
— Есть хочешь? Не ужинала. Вряд ли он в состоянии вас обоих накормить.
— У нас были бутерброды.
— Тогда он не безнадежен, — все так же спокойно ответила Татьяна Витальевна. Недолго посмотрела на дочь. Пристально и настороженно. И только потом добавила: — Пойдем на кухню. Я тебе молока ко сну согрею. С медом, как раньше. Не помню, когда последний раз поила тебя молоком.
Полина послушно двинулась в сторону кухни, там устроилась на стуле, стараясь хотя бы внешне не походить на нашкодившего котенка. Мать ее отважные взгляды исподлобья и деловитый, но притихший вид игнорировала. Возилась у плиты, шуршала банками на полках, разыскивая, куда Галка подевала горшочек с медом и корицу. А когда зашипел газ, и о решетку стукнула кастрюлька с молоком, будто ни в чем не бывало, спросила:
— Со Стасом не говорила еще?
— Говорила.
— Сказала?
— Нет, не совсем… — Полина вздохнула. — Я не умею
— Но ты уже решила?
— Угу.
Мать кивнула. Отвернулась к плите и принялась помешивать молоко, добавив в него ложку меда. Как золотистая сладкая масса смешивалась с белым, растворяясь в ней и навсегда исчезая, так и она исчезала в собственных страхах и растворялась в собственной любви к дочери. Так было всегда. Хмурилась, чтобы Поля не видела. И уголки ее губ подрагивали — то ли от желания улыбнуться, то ли от того, что хотелось расплакаться. Но слезы были бы не о плохом.
Наконец она поставила чашку перед Полиной и села за стол напротив нее. Чайник на столе с травяной заваркой и шиповником после ужина был еле теплый. Татьяне Витальевне на несколько глотков — в самый раз. Галка знала, что хозяйка легко может среди ночи проснуться и захотеть попить, а пила она чаще всего вот этот холодный чай. Недолго поколебавшись, чтобы занять руки, налила его себе. И только после этого проговорила:
— Знаешь, Плюшка, по логике вещей сейчас я должна бы прочитать тебе лекцию на тему того, что нельзя заводить новые отношения, пока не окончила старые.
— Я знаю… — хмуро отозвалась дочь. — Что нельзя — знаю.
— Ну вот и я понимаю, что ты знаешь. И будь Стас рядом, все бы уже разрешилось. Мы часто усложняем себе задачи, да?
— Наверное. Если бы я уехала с ним, все было бы по-другому.
— Было бы. Но знаешь, Плюшка… — Татьяна Витальевна на мгновение задумалась, глядя в одну точку — туда, где свет люстры отражался на темном оконном стекле. — Единственный раз в жизни, когда я поступила с любой точки зрения неправильно… непорядочно даже… он принес мне самое большое счастье. И я никогда не пожалею об этом. Тебя бы не было, если бы я тогда вспомнила, чему учат мамы и в книжках. А такого я бы не хотела. Так что, это хорошо, что я не вспомнила.
— А Лёлька скажет, что я — дура, — проговорила Полька.
— Лёлька твоя расскажет, — рассмеялась мать, но смех у нее вышел грустным и коротким. Потом она замолчала и перевела взгляд с окна на лицо дочери. — Но ведь одно не исключает другого. Можно быть умной и не счастливой. А можно быть счастливой дурой. Большой вопрос еще, что лучше. Пей молоко.
— А что лучше?
— А над этим вопросом не первый век бьются литераторы, психологи… да и все мировое сообщество. Одно точно скажу — на твоем месте я бы тоже предпочла Ваньку. Но я же счастливая дура. Без мужика, зато с самой лучшей на свете дочкой.
— Но ведь ты же его не знаешь, — Полина улыбнулась. И она сама его скорее не знала, чем наоборот.
— Если бы на знаниях основывались чувства, то любви не существовало бы как понятия, — пожала плечами Татьяна Витальевна. — А он нам качели вовремя смазал. И с ним не скучно.
— Думаешь, этого достаточно? — Полина в упор смотрела на мать, серьезно и настороженно.
— Тебе же достаточно, чтобы наперед знать, что именно ты скажешь Стасу? Или все-таки ты еще думаешь?
— Нет, — Полина отрицательно качнула головой в подтверждение. — Я не хочу его обманывать. Вернее, я уже обманула… Но… я знаю, что все неправильно. И я обидела его сильно…