На двух берегах
Шрифт:
– Почему у вас столько оружия? И все - немецкое?
– спросил, взглянув на него сбоку, Женя.
– Так сложились обстоятельства.
– Вы - партизан?
– Пожалуй, не совсем… В определенной степени, так сказать, приближенно.
– Вы были на каком-то задании?
– Считай, так… Не это сейчас важно…
– А что важно?
Он не ответил, он спросил сам:
– Что с отцом?
Женя наклонил голову пониже, вздохнул, помедлил, снова посмотрел на него сбоку.
– Он ушел в сорок первом.
– Понимаю.
– Он был археолог. Он был ученый. Он ходил в экспедиции. Он был настоящий человек. Так говорила о нем мама…
Они прошли еще немного.
– Что в Пятихатке? Вы продержитесь там?
– Продержимся, - Женя решительно тряхнул головой.
– Главное - Зойку отдадим. И будем работать. Мы работы не боимся.
«Да, после того как вы катали пары, теперь вы ее не испугаетесь», - подумал он.
– У тети домик. На окраине. В Харькове как мы вдвоем могли работать? Опасно же бросать Зойку. А один троих не прокормит.
– Сколько вы уже идете?
– Третью неделю. Точнее - семнадцатый день.
«Нда, - подумал он.
– От деревни к деревне. Вечером просятся переночевать. В уголочке, на полу, стараясь пристроить Зойку поближе к печке, чтоб не простыла. И так им еще дней десять? А что там, у тети? В домике на окраине Пятихатки? Что-то их ждет там?»
– Привал!
– крикнул он, подражая Зойке.
– Привал вправо! На час!
– Ура!
– крикнула Зойка!
– Обед! Оля, обед! Будем варить кукурузу!
Под книгами у Жени нашелся топор, и он показал Жене, как надо разводить хороший костер - жаркий, но горящий спокойно и долго: срубить деревце побольше, перерубить его пополам, положить бревнышки так, чтобы между ними и жечь костер, а потом, по мере того, как бревнышки будут сгорать, подвигать их, толкая в торцы.
Они вырубили и рогульки, Оля по его команде наломала в кастрюлю сосулек, он достал остатки свинины, муку, соль, сахар, чай, обломок сухаря. В мешке у него оставались банка консервов, несколько пачек концентрата, баночка сгущенки. Он подумал: «Это для Зойки будет хорошо!», полплиточки шоколада, о нем он тоже подумал: «Это тоже будет отлично!» Но в целом на четверых еды все-таки оказалось мало. «Ага! Вот именно!»- нашел он решение.
Сначала Женя было гордо возразил ему:
– Спасибо. У нас есть продукты.
Продукты у них состояли из мешочка кукурузных зерен и небольшого ломтя сала. Конечно, когда они ночевали в деревнях, крестьянки подкармливали их, давали им, наверное, картошку, простоквашу-варенец, иногда и хлеба, но он хотел, чтобы эта публика конец пути чувствовала себя уверенней. И чтобы там, в заветной для них Пятихатке, у них, пока они пристроятся куда-то работать, что-то было продать или сменять.
– Слушайся старших!
– приказал он.
Они
Он почти не ел, так, делая вид, что ест, чтобы не стеснять их всех. Ему теперь было не до еды - руку дергало, в руке, где-то в глубине раны, что-то нарывало, и пульс отдавался там каждым ударом. С рукой было скверно, худо получалось с рукой - она отекла, мерзла, потемнела. Он должен был торопиться, он должен был торопиться.
– Вот что, ребята, - сказал он им тихо, чтобы не будить Зойку.
– Слушать и не перебивать.
Он встал и они тоже встали.
– Первое. Зойку довезти в целости и сохранности. Второе. Все, что я вам оставлю, - для нее. Используйте, исходя из обстановки. Можете продать, но чтобы она не была голодной. Ясно?
Оля смотрела на него непонимающе, а у Жени было начали сходиться к переносице брови, но он не дал ему ничего возразить.
– Я иду в госпиталь. Мне там все будут давать. Мне поэтому ничего не нужно. Ясно?
Прямо на снег он вытряхнул из мешка все свое хозяйство - валенки, сменное обмундирование, запасные носки, портянки, куски парашюта, подшлемник, сапоги. Присев на маленькие саночки, он сбросил пьексы, чтобы обуть сапоги. Одной рукой держать развертывающуюся портянку и натягивать сапог было невозможно, он попробовал удержать портянку раненой рукой и сразу же поморщился - в руке сильно дернуло.
– Вот видите, - улыбнулся он им.
– Я почти не боеспособен. Так человек и выходит из строя. Осталось - только в госпиталь.
Оля и Женя переглянулись, и Оля тотчас же перебежала к нему и, став на колени, сказав: «Мы вам поможем! Как же не помочь? Хорошо? Вы не стесняйтесь», - осторожно навернула ему портянку, а Женя уцепился за голенище.
– Берите за ту сторону. Раз-два!
– скомандовал Женя, и они натянули сапог.
– Второй!
– потребовала Оля, и они втроем справились и с этим сапогом.
Что же, у этой публики, как называл он про себя эту детвору, была закалка на человечность: два года оккупации, тяжеленные пары колес, которые надо катать и в холод, и в жару.
– Спасибо, ребята.
Он потопал сапогами. После мягких пьекс и валенок ноги в сапогах чувствовали себя твердо, каблуки врезались в снег, сапоги не скользили, и в них можно было идти и идти, и по морозцу, и по лужицам, когда днем пригревало солнце, растопляя хрустящие сине-белые льдинки на них.
А он и должен был так идти.
Перетряхнув свое хозяйство, Андрей выбрал все патроны и запалы.
Потом он обшарил карманы и оставил лишь кисет Зины, зажигалку и клок газеты на завертки.