На двух берегах

Меркулов Олег Борисович

Ротный, перезарядив автомат, крикнул:

– Держаться! Не отходить! Шире интервал!
– К ним прибежали солдаты из другого взвода, и ротный, расставив всех, сомкнул роту.
– Теперь вроде бы ничего!
– сказал он Андрею.
– Теперь удержимся.

Тут связисты наконец дали связь, ротный доложил все комбату, и комбат подбросил им одиннадцать человек, которые принесли килограммов по пятнадцать патронов и гранат. Словом, все кончилось благополучно. Если, конечно, не считать, что в роте опять было процентов тридцать людей от того состава, который ей полагался

по штату.

– Ну, - ротный поднял кружку, и они тоже взяли кружки и подняли их, - за тех студентов, кому выпали и кому еще выпадут эти незапланированные семестры. От Балтики до Черного моря.. За тебя! За меня! За всех, кто останется. И всех, кто не вернется!

Ротный выпил, тут зазуммерил телефон, ротный, дожевывая сало, поднял трубку.

– Есть! Ясно. Есть… - он медленно положил трубку.
– Завтра опять атакуем. Он поковырялся вилкой в консервах.
– И так - до Берлина, - он вздохнул.
– Но кто-то же дойдет до него. Хоть один из троих. Хоть один с трех факультетов! А мы… Что ж мы… Полжизни все-таки прожито…

– Вот как?
– Стас поджал губы и с любопытством посмотрел на ротного. Стас даже отнес ото рта кружку, ожидая разъяснения.
– Непонятно.

– Чего тут непонятного? Человек живет до пятидесяти. Да-да, уважаемые коллеги. Всего лишь до пятидесяти.

– А после пятидесяти?
– вырвалось у Степанчика.

– А после пятидесяти он борется со старостью.

– Отодвигая смерть, - сделал вставку Стас.

– Мы ее каждый день отодвигаем, - буркнул Степанчик, поставил новую вскрытую банку тушенки и воткнул в нее ложку ротного.
– А вы своими… - сказал он Андрею и Стасу.
– Лишних приборов нет. Не держим.
– Степанчик, наверное, ревновал ротного к ним.

Стас, поймав Степанчика за голенище, держа его так, сказал:

– Предлагаю считать этого парня абитуриентом. Против нет?
– он потянул Степанчика вниз, Степанчик было для вида стал выдирать сапог, но ротный крикнул: «Принято!», и Степанчик брякнулся между Андреем и Стасом, как раз против ротного, на самом почетном месте.

– Налей себе!
– приказал ротный.

– Быстро!
– передразнил его Степанчик, но и тут же исправился: - Ваше приказание выполнено, товарищ гвардии старший лейтенант Шивардин Георгий Николаевич!

Перед второй Степанчик, уже захмелев, чокнувшись кружкой со всеми, вдруг попросил ротного:

– Разрешите, товарищ гвардии старший лейтенант…

– Шивардин Георгий Николаевич, - вставил Стас, но Степанчик отмахнулся:

– Разрешите мне задать один вопрос этому умнику. Всюду встревает. Вот и сейчас - сами слышали. И вообще все знает, на все у него ответ. С поваром дрался. Разрешите? Я хочу ему маленько гонор сбить! А то он, знаете, и дразнится: «Ты чего, говорит, ходишь тут, портняжка!» Я вам не жаловался, я и сейчас не жалуюсь, я просто так! Разрешите? Он еще и так мне говорит: «Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, а ты кто такой?» Разрешите его законтропупить? Хоть разок!

Костерок отбрасывал им на лица неровный, перебегающий свет, но даже в этом свете было хорошо видно, как разгорелась и

от водки, и от захватившей его мысли рожица Степанчика - серые глаза расширились, смотрели просительно и с ожиданием разрешении, на чумазом лбу и на коротком носу у него от возбуждения выступили капли пота.

– Ну скажи, скажи, - поддержал его Андрей, а ротный определил:

– Только быстро.

Степанчик поднял свою кружку и, водя ее у губ Стаса, начал:

– Вот ты ответь, ну-ка, ответь, задавала, угадаешь, - отдаю свою порцию: почему петух…

Но Стас, отодвигая голову от кружки, показал Степанчику на его зашморганный обшлаг рукава шинели:

– Почему ты не пользуешься платком? Или хотя бы пальцами?

Свободной рукой Степанчик сделал отчаянный жест.

– Опять дразнится!

– Давай, давай!
– подбодрил Андрей. Как ни глупо это было, но он хотел узнать про петуха.
– Плюнь ты на него. Так почему петух что?

– Почему петух поет? Вот что!
– наклонившись, Степанчик уперся своим лбом в лоб Стаса.
– Почему петух поет?
– Побыв так, лоб в лоб со Стасом, он откинулся и подбоченился, а кружку поставил перед собой.
– Это тебе не про абитуриентов.

– А черт его знает!
– Стас смотрел, мигая, в огонь.
– Может, от радости. Славит, так сказать, мир божий. Или нет - от отчаяния, что не убежит из лапши.

Дав им всем минуту подумать, Степанчик заявил Стасу:

– Эх ты, тюря несоленая. А еще образованный. А еще студент. Простого вопроса отгадать не можешь!

Вопрос, конечно, был страшно глуп, но эта глупость как-то неудержимо и требовала отгадки.

– Так почему?
– настаивал Андрей. Водка хорошо уже согрела ему живот и навевала благодушие.
– Ну, скажи же, скажи. Иначе я буду думать и думать. Скажи, Степанчик.

Степанчик, надменно посмотрев на Стаса, демонстративно вытер обшлагом нос.

– Да потому, что у петуха много жен, - Степанчик захохотал, - и… много жен и… и ни одной тещи! Вот почему, - выпалил он торжествующе.

Ротный хмыкнул, подмигнул Андрею и приказал Степанчику:

– Наливай остатки! Работай. Тоже мне, большой знаток жен и тещ!

Они съели все, что приготовил им Степанчик, съели и кашу, хорошо напились чаю, подремали, осоловело закрывая глаза, а потом ротный, странно трезвый, собранный, жесткий, собираясь на КП батальона, вытолкал их:

– Топайте, ребята. И чтобы к утру во взводе все было готово! Чтоб все было в ажуре! Проследить, чтобы набили магазины. Проследить, чтобы к атаке у каждого автоматчика было по четыре - не меньше чем по четыре - магазина!..

– Я философию постиг! Я стал юристом. Стал врачом! Увы, с усердьем и трудом и в богословие проник, - заявил Стас Андрею, когда Андрей подошел к нему, возвращаясь из обычной поверки своего участка.

– Опять полезешь?
– спросил он.

– Ага. Человек должен же как-то развлекаться. От одних серьезных мыслей можно с ума сойти. Ничто так не сводит с ума, как серьезные мысли. Поэтому время от времени о них надо забывать. Полезли на пару?