На фронте затишье…
Шрифт:
— Хенде хох! — изо всех сил кричу в темноту. Но слова заглушаются ответными выстрелами. По вспышкам сразу понятно, что стреляет один. «Значит, одного подстрелили».
И как-то сразу, мгновенно наступает звенящая тишина.
— Сколько их там? — шепотом спрашивает Юрка.
— Видел двоих.
— А сейчас?
— Не видно ни одного.
Стало еще темнее. Я вглядываюсь в загустевшие сумерки до боли в глазах. Но фигуры солдат словно растворились в вязком темном тумане.
— Бумажник я забрал. Давай по одному восвояси, — командует
Пригнувшись, отбегаю назад. Юрка выпускает в темноту длинную очередь и подползает ко мне.
— В ловушку бы не попасть, — говорит он, поднимаясь. — Надо быстрее драпать.
Оглядываясь по сторонам, спешим вниз в лощинку. Юрка взбудоражен не меньше меня. Это сразу заметно: как только достигаем балки, где мы в абсолютной безопасности, он начинает говорить без умолку:
— Интересно, влепили мы им или нет? Если живы остались, наверняка их понос прошиб.
На душе становится легко и безоблачно, словно после большой удачи, хотя ничего особенного как будто и не случилось.
— А здорово я с ними шпрехал?! — Юрка не скрывает удовлетворения собой. Он смеется. И улыбка, заразительная и ехидная, не сходит с его лица всю дорогу до самой землянки, у которой нас встречают почти все батарейцы.
— Наконец-то! Я уже хотел посылать на выручку, — говорит Грибан, когда Смыслов передает ему толстый бумажник. — Думал, в засаду попали.
— А мы и в самом деле попали, — не моргнув глазом, невозмутимо докладывает Юрка. — Подходим, а там, кроме убитого, еще два живых фрица нас дожидаются. Дорохов им кричит: «Хенде хох!», а они стрелять.
Грибан недоверчиво косится на меня:
— Правда, кричал?
— Кричал.
— И как начали они лупить, — Юрка увлекается и описывает ночной бой «двое на двое»: — Я тоже решил с ними по-ихнему поговорить, они опять за автоматы. Пришлось применить огнестрельное оружие. — Он прикладывает автомат к плечу и наглядно показывает, как мы «применяли оружие». Для большей убедительности Юрка звонко щелкает языком, изображая серию выстрелов.
— Вы их убили? — заблестев глазами, спрашивает Егоров.
— Может, и укокошили. А может, ранили, — маневрирует Юрка, уклоняясь от прямого ответа. — Если ранили, то они уползли.
— А может, вы от них уползли? — спокойно спрашивает Левин и подозрительно посматривает на Смыслова. Но того не так-то просто поймать на слове.
— Нам было приказано принести документы. Преследовать не имели права. Понятно?
И как все ловко у него получается. Даже я начинаю верить, что все именно так и было, как он представил: нам пришлось с боем отбивать труп у охранявших его солдат. Юрка убедил в этом всех. Даже меня. Во всяком случае, мне начинает казаться, что, может быть, не во всем, но в принципе Юрка прав.
Лина
Юрка обо всем
Все новости расходятся по полку с его легкого языка. Порою можно подумать, что у него не два, а четыре уха. Но в последнее время он заскучал. Наверное, от недостатка сногсшибательных новостей, о которых можно вдоволь порассуждать на досуге, а, может, и оттого, что несколько дней подряд мы живем без особых тревог и волнений, если не считать «булавочных уколов» немецкой пехоты.
Но сегодня Юрка снова выступает в своем амплуа. Он врывается в землянку взволнованный, возбужденный, и слова выплескиваются из него, как пули из автомата, — то короткими, то длинными очередями.
— Вы тут сидите и ничего не знаете?!
Оглядев наши постные лица и сделав многозначительную паузу, Юрка выпаливает одним духом:
— Эх вы! Как кроты забились под землю и дрыхнете. Теперь не усидите тут. К нам такой сержант прибыл! В хромовых сапожках, в новеньком полушубочке. Глаза — во! Идет, словно пишет…
— А пишет, как рисует. А рисует, как курица лапой, — улыбается Бубнов, подстраиваясь под интонацию Юрки. — Ты бы, Смыслов, лучше кашу сварил.
Юрка буквально набрасывается на командира взвода:
— Товарищ лейтенант, вы не смейтесь. Вы поглядите сначала. Сержант-девчонка… Вы увидите — упадете. Молоденькая. Глазищи черные — так и ест ими. Из-под шапки кудряшки выскакивают. А фигурка! — он закатывает глаза. — Любая балерина зарыдает от зависти. Говорит, к нам на высотку прислали. И откуда такая краля!?
— Наверное, артистка Большого театра, — приподнимается на локте Бубнов. — Отбилась от труппы. Узнала, что здесь Смыслов, — и сразу сюда.
Но Юрка уже завелся, как говорится, с одного оборота, и теперь его не остановишь, хоть из пушки стреляй над ухом.
— Вот сейчас подошла, спрашивает: «Это высотка 202,5?» Я говорю: «Да». «Наконец-то нашла», — говорит. Сейчас на ящиках сидит — отдыхает. Я с ней минут пять поговорил — сразу втюрился, честное слово.
— Неужели правда, такая красавица? — с нескрываемым интересом спрашивает Кравчук. И мы наперебой забрасываем Смыслова вопросами.
Довольный произведенным эффектом, Юрка старается продлить дорогие его сердцу минуты всеобщего внимания и явно затягивает разговор… Наконец мы узнаем, что девчонка-сержант — санитарка саперного батальона, что прибыла она на высотку в распоряжение командира роты гвардии лейтенанта Редина и что жить она будет, наверное, в нашей землянке: «не на морозе же оставлять такое созданье».
— Вот повезло ротному. На передовой девки с хода в начальство влюбляются, — вздыхает во всеуслышанье Кравчук.