На фронте затишье…
Шрифт:
— Ладно тебе, гармонист… — обрывает его невозмутимый и неразговорчивый заряжающий Пацуков. — Привык ты всех баб мерить одним аршином… Вы, гармонисты, все одинаковые. Вас сами бабы избаловали…
В полку всем известно, что Кравчук неравнодушен к женскому полу. Когда полк на отдыхе, он частенько выходит с баяном на улицу, собирает вокруг себя девчат и молодых женщин, наскучавшихся при немцах по песням и музыке, по мужьям и хлопцам. Я сам видел в Снежковке, с каким обожанием, как на кудесника, смотрели они во все глаза на старшину-гармониста. С печалью,
— Пойду взгляну на бабу-сержанта — что там за фря такая, — говорит старшина и, набросив шинель, пробирается к выходу.
Мы молча провожаем его глазами, и в блиндаже наступает долгая, выжидательная тишина. Чувствую — меня тоже тянет наверх. «Какую бы придумать причину, чтобы сходить посмотреть на «кралю»?..»
— А что мы сидим? Сегодня погода лучше. Надо проветриться, — весьма кстати произносит Бубнов. И сразу все завозились, зашумели, начали собираться.
…Первым из блиндажа поднимается Бубнов. Вслед за ним выходим по скользким ступенькам мы со Смысловым. За нами тянется Пацуков.
Погода и в самом деле отличная. Над высоткой снова сияет солнце. Осевший за ночь снежок искрится тысячами крохотных зайчиков. Девчонка-сержант сидит на ящике к нам спиной. Она без шапки. Коротенькая, почти мальчишеская прическа. Темные, как смоль, волосы аккуратно откинуты за ухо. Она поворачивается к нам… «Боже мой! Неужели!?»
— Лина!..
— Саша! Вот здорово!..
Вцепившись мне в руку повыше локтя, она заливается радостным смехом.
— Вот видишь, я говорила, встретимся!..
Юрка многозначительно покрякивает и, вскинув брови, смотрит на меня с изумлением. В его взгляде немая зависть и удивление. Кравчук глядит исподлобья, с ухмылкой, но заметно, что он тоже шокирован.
— Да садись ты, — Лина тянет меня за рукав, не обращая на остальных никакого внимания. — Садись, тебе говорят… — Она отодвигается на краешек ящика, освобождает мне место рядом с собой и смеется, смеется, не скрывая, как приятна ей встреча.
…С Линой мы познакомились в штабе корпуса месяца два назад, когда пожилой сухощавый писарь, от которого даже через стол отдавало спиртным, вручал нам направления в части. Мне — в самоходный артполк. Лине — в саперный батальон РГК.
— Вам по пути. Езжайте в село Медянка, — бросил «сухарь» и, выдохнув очередную порцию перегара, снова погрузился в бумаги.
…В поисках попутной машины мы побрели по улице, то и дело приветствуя офицеров, встречавшихся на каждом шагу. Вскоре я убедился, что меня они вовсе не замечают, отвечают на приветствия ей одной. Большеглазая, с выбивающимися из-под лихо заломленной пилотки смолистыми волосами, в зеленой шинельке, аккуратно облегающей ее статную фигуру, она не могла не привлечь внимания.
Лина из таких девушек, встретив которую где-нибудь на улице, невольно оглянешься, чтобы посмотреть на нее еще раз.
Так было во многих прифронтовых деревушках, через которые нам пришлось
— Значит, в саперный? — сказал он, задумчиво заглядывая Лине в глаза. И вдруг предложил:
— Пойдемте ко мне в минометный. Я все оформлю. Нам тоже нужна санитарка.
— Ему не санитарки нужны, — с презрением сказала Лина, когда мы тронулись дальше. — Так и ест глазами. Здесь, на фронте, все мужчины такие.
Она старше меня ровно на год. Ей девятнадцать. И по званию старше. И все-таки я не мог согласиться, чтобы всех мужчин «стригли под одну гребенку». Наши мнения разошлись, и мы спорили целый день. В конце концов она сказала мне что-то дерзкое. Но обиды на нее не осталось.
На Лину вообще невозможно обидеться. Как-то так получается, что она всегда оказывается права.
От села к селу шагали мы вместе, догоняя штаб бригады, которой были приданы самоходчики и саперы. Но наступление было стремительным. На месте штаба мы всякий раз заставали только телефонистов, накручивавших кабель на тяжелые пузатые катушки.
Мы всегда ночевали вместе. Как-то, усталые и промерзшие, постучались в первую попавшуюся хату. Приветливая хозяйка поставила на стол огромную миску борща и пристально, с тихой жалостью смотрела, как мы едим. Потом она принесла и бросила на пол охапку соломы, застелила ее домотканым рядном, подала две пуховых подушки. Помню, как наблюдавшая за хозяйкой Лина странно покосилась в мою сторону и в ее настороженном взгляде я прочел затаенную тревогу. Она легла первой — на краешек постели, чуть ли не на пол и с головой завернулась в шинель. Мы уснули, словно убитые, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.
На следующий день она была веселее обычного. Расспрашивала о моей жизни и охотно рассказывала о себе. Она из Кировской области. Из города Советска. После десятилетки начала работать на каком-то заводе. Долго просилась на фронт. Райком комсомола послал ее на курсы медицинских сестер…
…За два месяца Лина ничуть не изменилась. Только вместо шинели на ней новенький полушубок, да чуть-чуть потемнели тронутые загаром щеки.
— А ты какой-то другой, — она вскидывает брови-стрелки. — Загорел… Как будто постарше стал…
Мы совсем забываем, что рядом Бубнов, Смыслов, Кравчук… Они напоминают о себе сами.
— Вы к нам надолго? — спрашивает Кравчук.
Всегда самоуверенный, грубоватый в обращении с младшими по званию, старшина произносит эти слова необычным для него вежливым, заискивающим тоном.
— Я и сама не знаю, на сколько. — Лина бросает на Кравчука равнодушный взгляд. — Здесь наша рота. Мне надо найти лейтенанта Редина.
Бубнов приглашает ее в блиндаж — отогреться и отдохнуть. Под завистливыми взглядами Кравчука и Смыслова мы спускаемся вместе с Линой в землянку, и я вижу краешком глаза, как лейтенант придерживает старшину за рукав.