На фронте затишье…
Шрифт:
— Тебе, Кравчук, там нечего делать, — говорит Бубнов во всеуслышанье. — Разжигай костер. Покормить надо гостью. Назначаю тебя кашеваром…
И слова его заглушаются смехом.
Входим в блиндаж. Лина бросает на нары свой тощенький вещевой мешок, кладет рядом санитарную сумку, мельком осматривает наше жилище и, словно убедившись, что мы одни, подходит ко мне вплотную.
— А ведь я соскучилась. Честное слово!
Она приподнимается на цыпочках и торопливо целует меня в щеку холодными бескровными губами.
Сразу посерьезнев, Лина расстегивает
— Хорошо у вас здесь. — Лина протягивает руки к огню, пододвигается поближе к печурке. — А я намерзлась за эти дни. Все время на холоде…
Она вытаскивает из своей санитарной сумки обломок гребенки и начинает расчесывать волосы.
Только теперь, когда понемногу проходит растерянность, начинаю понимать, как я рад ее видеть снова.
— Ты, наверно, уже привык на передовой, — задумчиво говорит Лина. — А я никак не могу привыкнуть… Помнишь пухленького майора? Который проверял документы?
— Конечно.
— Приезжал на днях к нам в батальон. Разыскал меня. Опять сватал. Ох и противный…
Она смотрит на меня с затаенной улыбкой. И вдруг произносит:
— А хорошо тогда было… Когда мы вдвоем путешествовали. Я часто вспоминаю об этом.
— Я тоже…
— А ты как вспоминаешь? — она запинается. — Ну, я хотела спросить: по-хорошему или по-плохому?
— По-моему, у нас не было ничего плохого.
— А ведь могло и быть…
Лина смотрит мне прямо в глаза, а я никак не могу понять, что она имеет в виду… Скорее всего она напоминает мне о ночевке в лугах, в стогу пахучего сена, дымившегося после дождя.
…Мы вместе выдергивали мокрые пучки, добираясь до сухого, непромокшего слоя. Она до крови наколола палец. И растерялась. Наверное, оттого, что у нее — санинструктора — не оказалось с собой даже крохотного клочка марли. Мне пришлось разорвать носовой платок — подарок одноклассницы Вали Натаровой — белоснежный, чистый внутри и потертый, потемневший на краешках складок. Когда я обматывал ее палец, Лина заметила красивую вышивку и спросила:
— Дареный?
— Да.
— От девушки?
— Да.
— И не жалко?
— Нет.
— А ты любишь ее?
Я ничего не ответил… Мы вместе залезли в тесную узенькую пещеру, наполненную мятным запахом трав. Забросали ноги охапками сена и легли рядом. Ее полусогнутая рука упиралась мне в грудь. Она, не мигая, долго смотрела на кусочек звездного неба, потом тихо спросила:
— А кто эта девушка? — И мне показалось, что голос ее дрогнул.
— Одноклассница…
Лина повернулась на бок, ко мне лицом. Я сразу почувствовал ее дыхание и лежал в каком-то странном оцепенении, не смея пошевелиться…
В дверь блиндажа стучат — вежливо, как в
— К вам можно?
Юрка приоткрывает скрипучую дверь, бочком протискивается в щель, вытягивает вперед руку с огромным толстым кусищем хлеба, прикрытого сверху круглым ломтем тушенки.
— В честь первого знакомства прошу принять и откушать торт, изготовленный лучшими кулинарами-гвардейцами самоходного артиллерийского полка!
Юрка картинно раскланивается и, довольный тем, что Лина принимает угощенье с радостью, бросает от двери:
— На второе будет чай с сахаром. Приятного аппетита!
Глупо ухмыльнувшись и незаметно подмигнув мне, он так же бочком выходит и тщательно прикрывает дверь.
Лина ест жадно. Сразу видно — она страшно проголодалась, и я мысленно ругаю себя за то, что не догадался первым предложить ей перекусить.
Так же картинно, с поклонами, Юрка приносит чай в большой жестяной кружке с помятыми вдавленными боками. На этот раз он перед уходом вежливо обращается ко мне:
— Товарищ ефрейтор, вам пора отбыть на КП.
Когда он исчезает за дверью, Лина смотрит на меня вопросительно:
— Тебе надо идти? Куда?
— К начальнику разведки. На командный пункт вашего батальона. Он там у телефона сидит.
Объясняю, что мы ходим к капитану Кохову по очереди со Смысловым через каждые четыре часа. Получается по три раза в сутки. По восемь километров за рейс, а всего по двадцать четыре.
Математический расчет поражает Лину.
— Каждый день?! И днем и ночью ходите?!
— Так приказано…
— А я бы ни за что ночью через этот лес не пошла. Страшно одному ночью?
— Когда как…
Мне и в самом деле пора идти к Кохову. Лина понимает это, начинает торопиться. Она допивает чай, обжигая губы…
Иду проводить ее до окопов. Мне не хочется расставаться с ней. Но Кохов сейчас, наверное, уже поглядывает на часы. Он любит точность.
Выходим из блиндажа. Лина благодарит за угощение сидящего у костра Юрку и всех остальных и обещает обязательно приходить в гости.
— Сестра, — окликает ее Бубнов, когда мы отходим от блиндажа. — У вас не найдется какой-нибудь мази. Смыслову язык бы надо помазать…
„У каждого своя высота…“
— У каждого человека есть своя высота. И ты должен ее покорить. Для тебя, Дорохов, высотка 202,5 может стать пиком всей твоей жизни. Ты меня понимаешь?
— Понимаю…
— Ничего ты не понимаешь…
Кохов говорит, то и дело выбрасывая в мою сторону маленькую ладошку, словно взвешивая в ней свои фразы и подчеркивая их весомость. Но здесь, в комфортабельном блиндаже командира саперного батальона, его речи явно не хватает соответствующего фона — слишком мирная, тепленькая вокруг обстановка. Она совсем не располагает к серьезной беседе.