На осколках цивилизации

Julia Shtal

Теперь гнев как-то стихал, а когда они выбежали на прохладный воздух, из мозгов потихоньку выветривался пьянящий пар. Чес напрасно пытался сдержать слёзы; снаружи ярко светила луна — неожиданно за все месяцы они наконец увидели её — и Джон увидел, что по измазанному в крови лицу текли слёзы. Парнишка смахивал, пачкал алым одежду, пытался задушить свои рыдания, не выдать себя, но в итоге его грудная клетка мелко задрожала и долго томящийся в сердце всхлип вырвался наружу.

Они подбежали к высокому железному забору, что отделял их от узкого закутка между стеной здания и ограждением. Джон аккуратно подтолкнул Чеса; тот, шипя от боли, но понимая, что нужно терпеть, послушно перебрался, но, соскользнув ногой уже на

другой стороне, брякнулся на землю. В этот момент кто-то протяжно завыл в трубу на крыше здания; типа местной сирены. Константин ловко перемахнул через забор и спрыгнул на две ноги, потом помог подняться Креймеру. На переднем дворике, словно пронырливые лисы, засуетились блики от фонарей — надо же, здесь были даже фонари! Шум громких, но хриплых ото сна голосов расползся по двору; найти их здесь было делом несложным. Джон и Чес быстро, как сумели, добрались до лаза; на дне его неожиданно скопилась вода, поэтому пришлось даже немного окунуться.

Сначала полез Креймер, за ним, уже обласканный лёгким светом фонарика, пошёл Джон. Благо, вдали охранник не смог разобрать, фигура ли это человека или груда хлама; однако бежать всё равно надо было. С мокрой одеждой спереди, с мокрыми лицами, покрытыми в три слоя грязью и пылью, но взявшись за руки, чтобы теперь уж точно не потерять друг друга в монохромии этой ночи, они бежали просто вперёд и немного в сторону, сами не зная, ожидает ли их там лучшая доля или нет? За большой поляной стали виднеться редкие чёрные стволы; был ли смысл бежать туда, если огромна вероятность пропасть, заблудиться? Всё равно. Подальше от сирены, подальше от огромного серого здания, чуть не убившего для Джона самое дорогое, что у него осталось вообще в жизни, подальше от позорного отбывания ни за что, подальше… просто подальше; поближе к свободе и к этому совсем другому воздуху, не затхлому, пропитанному дождём и запахом травы… да плевать: поближе к той мечте, которую обрисовывал парнишка, о домике рядом с морем или чёрт знает где, главное, чтобы теперь точно вместе.

Они бежали долго, до тех пор, пока горло совсем не превратилось в сухую открытую рану, а лёгкие не налились свинцом; сколько они пробежали, сложно сказать. Но уж давно не было слышно ни сирены и не было видно здания; только корявые сучья да пни, постоянные спотыкания обо все кочки и сухие листья в волосах. В один момент деревья расступились, и перед ним резко возник спуск, обрыв, поросший травой, судя по всему, не очень-то и пологий. Они резко тормознули перед ним и, уже больше не имея сил бежать, упали навзничь; полнейшая тишина, лишь изредка ветерок шевелил сухие травинки и ветки, да их тяжёлые дыхания, звучавшие в унисон. Казалось именно здесь, что они только вдвоём в целом мире; ну и луна, прорывающаяся сквозь чёрные слоистые облака. А перед ними — целый просторный мир, залитый чёрно-белой субстанцией ночи.

Джон, почти выплёвывая лёгкие из-за нехватки воздуха, остро ощутил чувство свободы; было б больше сил и меньше ограничений, он бы встал и заорал о том, что свободен, что сбежал, скатился бы по обрыву до той степени, что вместо штанов ничего бы не осталось, и снова упал у подножья. Но он просто лежал с безумной улыбкой, не выпуская из правой руки пистолет, вероятно, из-за судороги, сведшей его. Когда он уже отдышался, Чес ещё продолжал откашливаться. Джон присел и развернулся к нему.

— Как ты?

— Всяко лучше… чем было, — он стёр с лица кровь и улыбнулся измученно. — Меня немного потрепали. Но, в общем, вроде, ничего не сломано.

— Джон, знаешь… — немного погодя заговорил он, пристально смотря перед собой, — у меня до сих пор из глаз текут слёзы… стыдно-то как, — парень утёр рукавом лицо ещё раз, размазав кровь по лицу теперь окончательно. Джон, пододвинувшись к нему, аккуратно провёл по его скуле, стараясь не причинить ему боль — лицо-то наверняка было одним большим синяком.

—

Нечего стыдиться. Это отвратительные мрази. Я готов был расчленить каждого, серьёзно… — Константин едва сумел проглотить плотный комок, что мешал ему говорить о случившемся. — Знаешь, я в какой-то момент подумал, что если не спасу тебя, дальнейшее моё существование реально не имеет смысла. Потому что я, как последний подонок, не спас никого, кто был мне так дорог.

— Джон… — грудная клетка Чеса начала трепыхаться: то ли от смеха, то ли от всхлипов; скорее всего, от того и от другого. — Джон… когда ты стрелял… я тебя таким никогда в жизни не видел. Ты был реально готов прикончить их всех, устроить им смертельную муку. Ты стрелял, пока не убеждался, что они не шевелятся или что уже местные врачи им точно не помогут.

— Тебе не понять этого… мной двигала реальная ярость, — Константин осторожно погладил его по волосам, таким мягким, но слипшимся, пыльным и частично залитым кровью. Он просто ещё с трудом верил, что десяток минут назад он мог лишиться этой простого прикосновения. Только теперь Джон начинал в полной мере понимать когда-то сказанные Чесом слова об утерянных возможностях. Судьба хорошенько припугнула Константина; произошёл будто щелчок, и он понял: скоро всё, что было недовысказано между ними, вырвется, как поток бессвязных и порой диких слов. Будет больно это принять, отвратительно; уже-то внутри души всё было разорвано в клочья, а теперь эти клочья надо было ещё и поджечь. Никто бы не сумел заставить Джона сделать это; Чес — был исключением, его имя уже звучало как исключение, он сам стоял всегда вне обычных правил бывшего экзорциста. Всегда, чёрт возьми!.. Из-за упрямства сложно было разглядеть это, но если бы сам Креймер в полной мере знал об этом! Или знает?..

— Простишь за мою упёртость тогда? —спросил Чес и, ещё не встав, нащупал своей рукой руку Джона и сжал её.

— Конечно… Господи, какое это сейчас имеет значение? Я просто, блин, счастлив, что мы свободны и, хоть и не в меньшей заднице, чем были, но хотя бы вместе и живы, — Константин помотал головой, развернулся в сторону обрыва и, согнув колени, обхватил лицо ладонями. Креймер слегка привстал и, пододвинувшись сзади, положил голову к нему на плечо.

— Чес, я… ещё не из-за кого не сходил так с ума. Можешь гордиться, блин, что ты единственный, — стало не хватать дыхания, отчаянно захотелось курить. Но последние сигареты пропали как только они пополнили ряды арестантов.

Джон надеялся, что это скупое откровение Креймер расшифровал правильно. Он опустил колени и посмотрел на парнишку; тот также поднял взгляд на него.

— А я… знаешь, я всегда думал, что мне нужно много: и откровений, и взаимности, и какой-то отзывчивости… Это всё оказалось ничто! Мне просто-напросто нужно быть рядом с тобой, Джон, с любым тобой. Хоть с эгоистом, хоть с циником, хоть с эгоистичным циником. Это всё было просто, а я пытался усложнить. А ты моё усложнённое вообще пытался запутать.

— Оба хороши… — тихо ответил Джон, усмехнувшись. Креймер вообще рассмеялся и аккуратно дополз к нему поближе; потом опустил голову на его колени, а взгляд устремил то ли на него, то ли в небо.

— Джон… — потом немного помолчал, хмыкнул. — Как часто я люблю произносить твоё имя… Так вот, я хотел сказать… Я невероятно утомлён происходящим. Моей душе больше не нужно встрясок, иначе я помешаюсь. Потому мне хочется сказать очень-очень кратко последнее, прежде чем меня вырубит.

Константин просто желал остановить Чеса; в его душе собралась смута и бесконечный туман. Опять. Он знал, что скажет парнишка; если не знал, то догадывался. И это его пугало до невозможности. Джону было и самому неприятно, что его пугала такая пустяковая вещь. Креймер улыбнулся (в темноте это было сложно разглядеть) и протянул руку вверх, к его лицу, чтобы прикоснуться хотя бы немного.