На осколках цивилизации
Шрифт:
— Ты, наверно…
— Нет.
Джон поднял на него свой взгляд и кивнул в знак подтверждения. Чес совсем незаметно улыбнулся.
— Ладно… когда я проснулся, тебя не было. Я ходил искал врача в больнице. И нашёл. И даже договорился, чтобы он тебя осмотрел. Нужно будет подойти завтра после полудня.
— Спасибо, — Джон усмехнулся; Креймер уселся рядом с ним на кровать. Свою совсем глупую для теперешнего положения тревогу Константин решил замять, но его бывший водитель наверняка видел это, если не понял уже причины.
— Я взял еды. Можешь поужинать.
Чес только заметил это и тут же оживился.
— Ого, да это просто находка! У меня уже в животе урчало… — он схватил пластиковый бокс с его столика и открыл,
— Я ел. Не беспокойся, — Джону было достаточно натолкнуться на этот проницательный взгляд, чтобы понять, что его ложь разгадана. Но Чес не стал спорить, молча склонился над своим ужином, состоящим из картошки, стейка, салата и булки.
— Я договорился насчёт твоих лекарств. А ещё завтра я иду работать строителем подземных убежищ.
— Вот как… а тебе не будет сложно? Просто, если я не ошибаюсь, это опасная работа. Если ты это делаешь ради моих лекарств, то…
— Тебя, — Джон даже с некоторой суровостью глянул на него.
— Что?
— Ради тебя. А не лекарств, — в ту минуту уже никто бы не смог узнать бывшего повелителя тьмы. Чес, что удивительно, даже смутился; Константин же просто был пресыщен ложью. Пора было уже к таким годам научиться говорить правду!..
Парень вновь молчал, лишь ковыряясь пластиковой вилкой в картошке. Джон вздохнул, но с каким-то облегчением глянул на него — тот с аппетитом поглощал еду, что говорило отнюдь не об упадке здоровья.
В их новом жилище даже днём было сумрачно; к ночи вообще было почти ничего не видать. Джон кое-как смог открыть шкаф в кухне и отыскать в нём полупустую коробку спичек и одну немного оплавившуюся свечу. Освещала она до жути мало, будучи не в силах прорвать слегка влажноватый сумрак в комнате, но давала хоть какой-то светлый островок в этой тьме. Джон решил поставить её на стол и подозвал Чеса сюда — нечего тому было есть на его кровати.
Они посидели так немного, говорили о всякой ерунде, касающейся их нового местожительства; впервые за много дней, проведённых в этом кошмаре, Джон не ощущал тревоги при общении с бывшим напарником — слова теперь лились свободно, пускай эта свобода и была получена путём жёстких страданий. Прошлого для них уже не существовало — было только умиротворённое настоящее. И в этом настоящем, кажется, хотелось бы плавать вечно; только вот настоящее имеет свойство примерять одёжку будущего. А будущее для них уже точно не могло иметь светлые оттенки…
Перед сном Джону часто вспоминались какие-то моменты с прошлых дней, недель: как они с Чесом сбегали от самой первой странной группы, как потом ночевали в бывшем клубе, который вскоре оказался погребён под обломками, как и все его жители, и как они пытались вылезти через вентиляцию, где почти что заживо не похоронили себя; и как потом встречали рассвет — конечно, тогда Джон не хотел это принимать, но он чувствовал себя самым счастливым; он вспоминал их поход до детсада, а потом… потом, эти недели две, не больше, он уже не хотел вспоминать — могло пройти сколь угодно, но шок от смерти дочери его не покидал; однако он прекрасно помнил заботу Чеса, наверное, единственное, что вызывало у него теперь светло-грустные эмоции; помнил, как тот, несмотря на своё всё ухудшающееся здоровье, заставлял его есть, хлопотал о похоронах, искал гроб, копал… а потом они вместе стояли на могиле, и Джон курил… кажется, тогда закурил впервые за несколько лет; и Чес тоже; а потом они всю ночь просидели вдвоём, замёрзли, как собаки, но были почему-то не огорчены этим. А потом они вновь шли и спасались и снова шли… Где-то в середине этой истории Джону вдруг брякнуло в голову, что сближаться с тем, кто был во всё это трудное время рядом, опасно, что им будто бы не о чем говорить; он спутал то величественное молчание, которого добиться очень сложно и которое говорит единственно об одном — о крупном, редком в этом мире типе доверия, спутал с тем, что называется неловким молчанием
И этот человек, в котором заключалось всё его… нет, не счастье — доверие, лежал почти рядом, в каком-то метре, за перегородкой.
Джона захлестнуло какое-то чувство… нет, очень далёкое от нежности, но чем-то неимоверно напоминающее её. Он вспомнил их сегодняшний разговор; наверное, они сказали друг другу только треть того, что хотели; но не высказанное пока не зудило в душе, так что, наверное, для этого будет своё время. Константина же теперь уже не могло что-либо напугать или удивить — после сегодняшнего открытия, пусть никому и непонятного, он уже стал абсолютно спокоен. Теперь, как уже известно читателю, его стали крупно интересовать более бытовые проблемы: нужно было и Чеса поднять, и где-то пропитание находить, не занимая у Молл. Всё это теперь стало куда важнее.
Была глубокая ночь, когда Константин заметил сквозь полудрёму, что Чес встал с кровати и поплёлся на выход; поначалу Джон даже не стал обращать внимания, но, когда дверь открылась и послышался глухой стук, сразу же вскочил и побежал туда. Парень, едва выйдя за порог, потерял сознание, растянувшись на земле. Константину ещё давно перестали нравиться эти частые обмороки, но сейчас это сильно взволновало его. Он аккуратно поднял Чеса и, перекинув его руку себе за шею, понёс на кровать. Было жутко темно, но он смог уложить его. Лицо Креймера не было видно, но Джон чувствовал, что на нём сейчас выражение одного только бесконечного страдания. Его рука сама потянулась ко лбу; кожа была горячей, что было признаком очень плохим. Ещё вчера с ним всё было хорошо; Джон начинал винить себя, винить эту деревню, винить тех, кто не может найти лекарства даже за высокую цену, которую он был готов уплатить без промедления. Парнишка угасал прямо на его руках, а он снова был беспомощен. Когда он угасал на руках у Чеса, тот знал, что делать; разве такую ли поддержку желал парень?
Джону теперь казалось, что тот вообще ничего не желал в ответ — до такой степени была бескорыстна его помощь. Пока он думал обо всём этом, Чес слегка зашевелился.
— Джон… — как всегда тихо позвал его голос, — Джон, ты… кажется, немного напугался. Не волнуйся. Ты же знаешь: это нехитрое дело для меня — упасть в обморок.
— Это происходит слишком часто. Кажется, ко врачу завтра пойдёшь ты, — Джон не мог различить в темноте, но точно знал, что парнишка сейчас усмехается — как будто всё в порядке. Эта весёлость больного заставляла его едва сдерживать горечь в голосе.
— Но сейчас… не переживай, Джонни, — его рука заметно потянулась к нему и легонько коснулась его щеки; Константин вздрогнул: и это странное «Джонни», которым бы он никому не позволил себя называть, и прикосновение, заставившее его душу свернуться клубком были очень необычны и… нежны.
— Ты всё равно не сможешь помочь мне хоть чем-нибудь именно в эту минуту. Не вини себя, — Креймер тяжко вздохнул и стал опускать руку; но разве Джон мог не совершить это банальное действие? Секунда, и ладонь Чеса была в его ладони; горячее остывало в холодном.
— Джон… — произнёс на выдохе; в этот момент лунный свет заглянул в окошко и слегка осветил комнату; бледное лицо стало казаться ещё более бледным, но губы держались в искренней улыбке. Константин держал ладонь у себя на коленях и не мог отпустить.
— Да?
— Знаешь… ты же ведь знаешь, что я не люблю жаловаться. Но в этот момент мне и правда не очень хорошо…
— Давай я схожу за врачом в ту больницу, где ты лежал! — Константин, не медля ни минуты, вскочил было с места; рука, которую он отпустил, крепко сжала его ладонь и легко, почти едва заметно, потянула к себе.