На осколках цивилизации
Шрифт:
— Не надо… — он вздохнул, продолжая тянуть Джона к себе; тот наконец сдался и присел обратно. — Не нужно… это всё мне сейчас не поможет. К тому же, навряд ли у них есть такое понятие, как дежурный врач… Нет, Джон… не это мне сейчас поможет. И ты догадываешься…
— Неужели?..
— Ты, — в комнате стало слегка светлее, Константин смог увидеть эти внимательные, полные нежности глаза. — Ты… сможешь помочь мне. Разве это не было понятно? — легко усмехнулся и прижал его ладонь к себе, на уровень часто вздымающейся груди; Джон ощутил под тканью футболки размеренно колотящееся сердце. Наверное, это был один из запоминающихся моментов его жизни; и один из самых лучших, несмотря
— Побудь со мной всего лишь десять минут, и ты увидишь, что жар спадёт, а моё состояние в общем улучшится. Мне уже хорошо, Джон… оттого, что я сегодня сказал тебе, — глаза, на время речи прикрытые, открылись, а улыбка вновь сияла на губах. — Теперь я могу говорить тебе всё, что у меня на сердце. Но делает меня счастливее твоё отношение… Мне казалось, что после известных событий лёд в твоём сердце не растопить. Но ты так заботлив…
— У меня больше никого не осталось… почти.
— А у меня просто никого… только ты, Джон. И только недавно я, как последний дурак, понял, что ты был единственным для меня… а теперь смейся — всегда! — конечно, было уже давно не до смеху, но Чес усмехнулся. Константин же сделался даже печальнее — значит, не только последние дни он портил своему бывшему водителю жизнь, а всегда.
— Зря я портил тебе жизнь… и бегал от тебя, — Джон свободной рукой утёр испарину с его горячего лба. — Мне не было достаточно твоей преданности и доброты, обычной жизни и будней; мне, чтобы понять такие простые истины, оказались нужны разрушения, конец миру, твоя болезнь и твой нежный взгляд. И ещё куча страданий, испытаний, тонны моего скверного характера. Я такого человека уже давно бы послал.
— Ну, Джон… — Чес улыбался, не отпускал его ладонь, переплетая свои пальцы с его, — ты был таким всегда. И мне грех не знать, каково с тобой. Я шёл на опасности осознанно…
— Ради чего, скажи, ради чего?.. — не смог не спросить Константин, с некоторой жалостью на него смотря. — Неужто ради общения с… таким человеком, как я? Все эти страдания?.. Просто ответь, безумец…
— Нет, Джон, не ради общения, не ради твоей благосклонности, дружбы или чего-то ещё… Ради того, что скрывалось здесь… — он указал рукой на уровень его сердца, — ради того… что ты считал самым отвратительным в себе, самым сгнившим. Не буду оспаривать, что это совсем не так — отчасти так… но я ведь ещё тот чёртов мазохист! — Креймер тихонько рассмеялся; Джон заразился его смехом и также усмехнулся. Несмотря на тяжёлый день и на нелёгкий следующий, спать не хотелось; хотелось слушать этого безумца, сжимать его ладонь, глядеть в его уставшие, но весёлые глаза и вместе с ним делить эту странную ночь. Константин только после смеха ощутил: пусть парень всё и обращал в шутку, его слова были серьёзны, серьёзны настолько, что при одной только мысли о них не оставалось желания ни смеяться, ни думать обо всём этом наивно, ни бросать на самотёк; оставалось только одно — сесть и задуматься, хоть мысли и ускальзывали от него, как влажные камешки из ладони.
Джон не решился что-либо ответить на эти слова напарника — слишком… слишком всё мутилось в его душе при этих речах, что ответа он не мог там найти. Они помолчали несколько минут; руки их продолжали быть сцепленными — казалось, такой мелочи они уже и подавно не замечали. Наконец Константин заговорил:
— Завтра ты точно никуда не идёшь работать… Лежи дома. Осталось только
— Джон… признайся: ты вчера не ел. Ты всё отдал мне. И завтрак отдашь мне, взяв из него какие-нибудь крохи. Я боюсь за тебя: твой желудок уже давно не видел нормальной еды, — Чес пытался встретить его взгляд и чуть сильно сжал его руку, но Константин смотрел вниз и молчал. Он не мог говорить об этом — это было для него слишком важно; сам он, считал, справится. Все его страхи теперь были только за бывшего водителя.
— Ты должен хоть немного есть… к тому же, я совсем не приношу пользы, а ты будешь приносить в дом деньги и продукты. Если не хочешь брать половину моей порции (а я знаю, что не хочешь), то возьми одну треть… одну треть ты обязан есть, Джон. Я ведь волнуюсь… Пообещай, дурачок. Обещания мне — единственная вещь, которую ты не можешь нарушить.
Джон действительно начинал ощущать тяжесть и некоторую боль в животе в последние несколько часов, поэтому охотно согласился есть на время их «тотальной экономии» хоть немного.
— Обещаю.
— Славно… я себя чувствую уже лучше… — он улыбался лихорадочной улыбкой — Константину было и приятно, и страшно видеть эту потухшую улыбку. — Можешь потрогать мой лоб снова.
Джон, конечно, не поверил, что только из-за его присутствия парню сможет стать лучше — если сказано, что нужно пить лекарства, значит, без них никак и никакие внешние обстоятельства не могут помочь физически. Его удивление граничило с помешательством, когда пальцы ощутили под собой тёплый, но не горячий лоб, и лишь холодную испарину, катившуюся каплями по лицу. Он не верящим взглядом смотрел на Чеса, спрашивая и изумляясь. Тот с присущей ему притягательной хитростью усмехался.
— Я же говорил… лекарства ведь просто поддерживали меня физически всё то время, что я был один, все три года. Ты же поддерживаешь меня морально, и это куда важнее. Слышал ли ты о чудесных излечениях, когда люди только силой мысли заставляли себя вставать с кресел для инвалидов и идти? Конечно, мой случай далёк от этого, но я просто верю тебе, верю в тебя. Ты можешь ругаться на то, что я скажу сейчас, но я чувствую твою нежность. И это делает меня… — он вдохнул полной грудью, прикрыл глаза и на выдохе произнёс: — Самым счастливым…
— Ну и дурак… Я же ничего не делал, и я не устану это повторять. Я просто был рядом, изредка издевался над тобой, то притягивая, то отодвигая; был отчасти похожим на того Константина, из прошлого, на того ужасного человека, коим, в принципе, и сейчас остался. Что за счастье здесь может быть?
Чес тихонько рассмеялся.
— Если ты так думаешь, значит, ты ещё ничего не понял, — Джон не стал больше спрашивать: если он не понял таких банальностей, куда ему дальше?.. Он просто промолчал, а потом, спустя минуту, добавил:
— Тебе нужно заснуть…
— Надеюсь, просьба чуть-чуть посидеть со мной, пока я не засну, не слишком обременительна.
— Она даже желательна.
Они всё поняли, улыбнувшись друг другу. Луну за окном закрыло облако, в домике опять стало темно. Джон удобно откинулся на стуле, держа руку у Чеса и не смея её пока убирать. Он хотел уйти через пятнадцать минут, но сам не заметил, как, ожидая, прикрыл глаза и, убаюкиваемый равномерным вздыманием грудной клетки Чеса, заснул. Было неудобно, но всё это померкло за одной только возможностью держать его руку. На утро затекло всё, болело всё; но пела — душа.