На осколках разбитых надежд

Струк Марина

О, как же ненавидела эту злобную немку Лена! Казалось, что предела этой ненависти и быть не может. Было удивительно, как эта женщина могла произвести на свет настолько разных сыновей.

Если темно-русый Клаус казался ее истинным продолжением, то светловолосый Руди разительно отличался от матери. «Маленький немецкий рыцарь», называла его шутливо Айке, и Лена признавала верность этих слов. Когда Руди бывал в Розенбурге, то всегда держался вежливо и по-доброму со слугами, не делая различия по национальности. Он часто приходил после школы, но не только обедал в кухне или болтался во дворе, гоняя мяч.

Руди частенько помогал Айке и девушкам — то воды принести, то дров из сарая,

то корзину с мокрым бельем. Чаще всего он крутился около Лены, с которой сперва несмело, а затем все более открыто разговаривал о прочитанных книгах, о школьных буднях, а иногда о России. Мальчик как-то осмелел и признался Лене, что не хочет быть солдатом, как мечтает его мать, а желает стать путешественником, побывать в разных уголках Земли и, если повезет, открыть новые еще неизведанные места. Его героями были Эрнст Шефер, Эрих фон Дригальский, Меркель Вилли, Свен Гедин. Он обожал географию и надеялся поступить в университет, чтобы самому увидеть все то, что видели знаменитые исследователи. Лена не могла не удивляться всякий раз, когда слушала с каким возбуждением Руди рассказывает о своих мечтах, тому, насколько он был непохож на своих ровесников, носящих форму Гитлерюгенда.

— Господин Рихард обещал помочь мне с оплатой обучения, — как-то поделился с Леной Руди. — Папа ходил поговорить с ним о займе втайне от мамы. Обучение в университете стоит больших денег, и папа думал взять в долг у хозяина. Но господин Рихард сказал, что он оплатит мое обучение просто так. Потому что наша семья ему совсем не чужая.

Мальчик обожал Рихарда. Лена видела это в его глазах, когда он говорил о молодом бароне, слышала в голосе, угадывала в движениях. Для Руди Рихард был настоящим героем и примером для подражания. Единственное — Руди не желал становиться офицером, как фон Ренбек.

— Я знаю, что это мой долг служить Германии, — говорил он Лене. — Нам так говорят в школе каждый день. Но я ведь могу послужить и по-другому. Прославить свою страну через великие открытия. Надеюсь, когда я окончу школу, война уже закончится, и мне не придется становиться солдатом. Вот зачем вы хотели напасть на нас? Почему не хотели жить мирно? Это все из-за русских!

— Я не понимаю тебя, Руди, — растерялась Лена.

— Нам в школе рассказывают, что эта война случилась только потому, что вы, коммунисты, хотели навязать нам свои порядки. И именно поэтому мы сейчас сражаемся с Советами. За это погиб мой брат. Чтобы не дать коммунистам подмять нас под себя, чтобы мы не стали «красными».

Лене очень хотелось рассказать в ответ, какая из двух стран была агрессором, и о том, что именно делал Клаус на захваченной земле, какие зверства творил. Но она понимала, что это будет совершенно бессмысленно, потому молчала. А еще она боялась лишиться этого хрупкого доверия мальчика. И потерять единственную нить, которая связывала ее с Рихардом. Потому что Руди раз в десять-двенадцать дней исправно приносил ей тайком от всех письма, летящие в Розенбург с Восточного фронта.

Каждое из этих писем Лена ждала с замиранием сердца и одновременно ругала себя за то, что так ждет их. Для нее эти белые прямоугольники, несущие ровные строки, написанные рукой Рихарда, несли с собой напоминание, что он жив. Он жив, а значит, смерть обошла его стороной, получив из его рук очередную жертву — русского летчика. И всякий раз, когда радость от получения очередной весточки становилась все тише, просыпалась ее совесть и напоминала о том, что она любит врага.

В начале февраля личный счет Рихарда перевалил за полторы сотни сбитых самолетов противника. По этому поводу была напечатана заметка в газете с фотографиями, на которых Рихарда из вылета встречали на аэродроме

механики и офицеры штаба с памятной табличкой в руках. Дубовых веток не сумели достать зимой, потому венок был нарисованным. Под ногами немцев была видна непролазная грязь, в которую превратилась земля полуострова под конец зимы. Но несмотря на это, немцы были так счастливы, разделяя с Рихардом очередной триумф.

Иоганн попросил Лену вырезать эту заметку и вклеить в альбом успехов племянника, который он тщательно вел. И без устали говорил с Леной об этом достижении, которое было даже упомянуто в ежедневной сводке Верховного командования Вермахта. Лена же могла думать об одном, пока клеила вырезку на альбомный лист — о том, что Рихард сбил уже двадцать два советских летчика за неполные четыре недели, проведенные на фронте. И ей хотелось думать, глядя на его улыбающееся на фотографии лицо, что его радость от собственных успехов все-таки несет нотку горечи. Что он хотя бы немного сожалеет о том, что вынужден делать.

Лена пыталась разгадать это в его письмах, которые Рихард посылал к ней через Руди, но он никогда не писал о войне или своих победах. По строкам его посланий было вообще сложно понять, что они приходят с самого края жизни и смерти. Рихард делился с ней своими мыслями о прочитанных книгах, о природе, которая окружала его. А еще он много писал своих чувствах и о том, как мечтает об отпуске, когда сможет вернуться к ней. Она любила перечитывать его письма ночами, представляя, что он здесь, рядом, и шепчет ей на ухо каждое слово. И смотрела на его карточку, которую Рихард прислал ей с Восточного фронта. Лена прятала ее между строк романа Ремарка, а тот надежно укрывала под кроватью в щели между высоким плинтусом и стеной.

На этой карточке Рихард был снят у своего самолета в тот самый день, когда случилась «юбилейная победа». Он был без фуражки. Его волосы разметал ветер, глаза прищурены, руки в карманах кожаной куртки. Он тщательно уничтожил на карточке упоминание о том, что произошло в этот день, понимая, как оно расстроит Лену — от таблички, которая висела у кабины самолета, остался только краешек. Рихард отрезал часть фотокарточки неровно, и край некрасиво обтрепался.

«Жаль, что ты не можешь выслать мне свою карточку. Я бы бережно хранил ее как сокровище и возил бы с собой у сердца. Мои товарищи заметили, что я часто прошу своего механика отправить письма в Германию. Они строят самые разные предположения, как ты выглядишь, моя Ленхен. Им любопытно, кто взял в плен сердце Безумного Барона и приручил его, как ручную птицу. Я говорю им только одно — что ты самая прекрасная женщина из всех, что я встречал за всю свою жизнь. И что я считаю дни до того момента, когда я снова смогу обнять тебя, мое сердце…»

Интересно, что бы сказали его товарищи по полку, если бы узнали, что их Безумный Барон, герой их эскадрильи, пишет о любви русской работнице? Что бы сказал друг Рихарда по летной школе, Людвиг, о котором Рихард так часто упоминал в своих письмах дяде?

Узнать об этом никогда Лене так и не довелось. В начале весны во время одного из вылетов Людвиг был ранен, не сумел вовремя катапультироваться и сгорел заживо в самолете. Рихард в попытке сбить атакующих их и спасти своего товарища, потерпел аварию и рухнул прямо в воды Черного моря. Об этом в Розенбурге узнали только спустя две недели после происшествия, после тревожного молчания почты. После некролога на смерть Тайнхофера, который напечатали в газетах перечисляя заслуги летчика перед Германией и народом, ожидание вышло таким страшным, что Лена едва не выдала себя, с трудом сдержав эмоции при виде долгожданного письма, которое принесли для Иоганна.