На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Он пишет, что виноват сам в этой аварии, — рассказывал Иоганн взволнованно позднее во время прогулки, когда Лена везла его коляску по аллеям парка. Дыхание весны уже вовсю ощущалось в каждом порыве теплого ветерка. Просыпались и начинали тянуться к солнцу зелеными стрелками дикие нарциссы, которыми в этой местности была щедро усыпана земля.
— Пишет, что замечал неполадки в двигателе и даже говорил об этом Петеру, своему механику. Но не хотел отпускать эскадрилью в этот раз без себя, словно предчувствовал что-то. И вот… Людвиг! Я помню его еще совсем желторотым птенцом, только-только после выпуска из летной школы. Столько мечтаний! Такое горячее желание будущих побед! Столько стремлений! Он, как и Фалько, среди первых записался добровольцем
— Вальтер Айсбрец погиб во Франции, — задумчиво произнесла Лена, вспомнив имя, которое когда-то слышала от Рихарда.
— Да, именно он, — согласился с ней Иоганн, а потом обернулся и посмотрел на нее пристально. После секундного молчания, во время которого он что-то искал в глазах Лены, немец проговорил с явным интересом. — Вы очень сблизились с Руди, как я погляжу. Он славный мальчик. Его беда, что он не такой, как остальные дети сейчас. У него пытливый ум и доброе сердце. Сейчас это не те качества, которые высоко ценятся в нашей стране. Я не приветствую идеи нашей партии, но «красные», на мой взгляд, еще хуже. И я очень надеюсь, что ты даешь ему правильные ответы, если он спрашивает тебя о чем-то. Я уверен, ты очень умная девочка, Воробушек, но… Не навреди ему ненароком. Гиттхен уже потеряла одного сына… О! А вот и наш удалец! Как дела в школе, Рудольф? Что нового?
— Ничего нового, господин Ханке, — ответил Руди, подходя ближе. По его взгляду, который он бросил мельком на Лену, девушка прочитала, что он пришел из города не с пустыми руками. И для нее дошло письмо от Рихарда с Восточного фронта, на день всего лишь пропустив вперед письма родным. Ей захотелось тут же получить это послание и прочитать его, но Лена не могла этого сделать при Иоганне. Потому и оставалось только, что катить его коляску и слушать болтовню Руди, горячо желая, чтобы пожилой немец захотел вернуться в дом поскорее.
«Я не знаю, какое из писем придет первым — письмо дяде или тебе, моя Ленхен. Но если ты читала некролог Людвига дяде, то уже знаешь о том, что он погиб. И снова я не могу не думать о том, что что-то упустил, что я мог сделать что-то и спасти его, но не сделал. К смерти невозможно привыкнуть. Но я предпочитаю думать сейчас, что Людвиг не погиб. Он просто остался на небе…»
Это были единственные строки, которые Рихард посвятил в своем письме погибшему другу. Словно помнил свои собственные слова о том, что скорбь никогда не будет общая у них с Леной, потому и не упоминал больше о своей потере. Написал, что с ним все в порядке, что он находится в госпитале, несмотря на несерьезность, по его мнению, травм — сильные ушибы и сотрясение мозга. Лена с замиранием сердца читала про его здоровье, пытаясь разгадать между строк, пишет ли он правду или смягчает краски, чтобы она не волновалась. Она не знала, написал ли он то же самое дяде, и решила спросить при случае о здоровье Рихарда, будто бы мимоходом, чтобы проверить. Но об одном гадать ей точно не нужно было. Лена чувствовала боль его потери, будто свою собственную. Словно она просочилась на бумагу чернилами и теперь проникла через кончики пальцев в Лену. Или просто сама Лена стала частью Рихарда еще тогда, несколько месяцев назад, в новогоднюю ночь, когда стала настолько близка с ним?
Я сочувствую твоей потере, Рихард. Потерять близкого человека — невыносимая боль. Я не могу скорбеть вместе с тобой, но, если бы я могла, я бы разделила с тобой твои муки. Лишь бы тебе было легче перенести все… и я прошу только об одном тебя, Рихард. Всегда возвращайся с неба. Потому что я жду тебя здесь, на земле. И я всегда буду тебя ждать…
Приходилось всякий раз осторожно подбирать слова, чтобы не выдать случайно себя ненароком. Лена знала от Рихарда, что письма могут просматриваться отделом контроля, а это значит, что даже намеком нельзя было выдать себя, чтобы не подставиться под удар.
— Як же беспечно! —
Лена только молчала в ответ, понимая, что ей нечего возразить на это, кроме пресловутого — «сердцу не прикажешь». Катерина была голосом ее совести. То и дело ужасаясь тому, что произошло, и тому, чем жило сердце Лены, она принималась мерно, капля за каплей, терзать ее, напоминая обо всем, что видела Лена в оккупации. О смертях, свидетелями которых была. О сбитых советских летчиках, которые становились очередной ступенью Рихарда к наградам, а для Германии — шагом в сторону победы.
Наверное, чтобы окончательно примирить совесть и свои чувства, которые никак не желали гаснуть в разлуке, а наоборот, разгорались сильнее, Лена нарушила слово, данное Рихарду. И нарушила правила, которые он установил для прислуги, присланной с Востока.
— Мне нужна твоя помощь, — неожиданно попросил Лену Войтек, когда помогал ей как-то вынести тяжелую корзину с мокрым постельным бельем, чтобы развесить то на просушку на заднем дворе. Они редко разговаривали за последние несколько месяцев после того, как поляк признался им в избиении Клауса. Девушки не смогли так быстро забыть и простить ему, что едва не попали в руки гестапо из-за этого происшествия, и почти не общались с ним, за исключением редких случаев, когда была нужна мужская помощь по дому. Вскоре и сам Войтек стал держаться прохладно и отстраненно от них. Совсем как прежде, когда они только появились в Розенбурге. Словно у каждого из них снова появились свои особенные тайны.
— Мне очень нужна твоя помощь, Лена, — повторил Войтек, подчеркнув слово «очень», и посмотрел внимательно в ее глаза. — Вешай белье, а я буду помогать тебе — за нами фрау наблюдает из окна.
Лена украдкой взглянула на заднее крыльцо и увидела, что Биргит стоит у окна второго этажа на лестничной площадке и пристально на них смотрит.
— Ты выходишь в город вместе с Айке или Урсулой, верно? Урсула тупа и не видит дальше своего носа, а Айке сделает все, что ты ей скажешь. Ты сможешь улизнуть от них на какое-то время. Именно поэтому я прошу тебя помочь мне в одном деле.
— Я тебя не понимаю… Ты же знаешь, что барон запретил нам бывать в городе без сопровождения, — напомнила Лена.
— Просто дай мне договорить, и ты поймешь всю важность моей просьбы, — Войтек с трудом поднял корзину с бельем и перенес ее дальше вдоль натянутых веревок, где Лена развешивала простыни. Потом взял одну простыню из корзины и протянул девушке. — Есть одно место. Дом на Вальдштрассе. Это в западной части города. Нужно оставить кое-что в этом месте. Кое-какие данные. Я бы сделал это сам, но… этот ублюдок из гестапо взялся за меня всерьез. Теперь это не просто догадки. За мной действительно приглядывают. Мне нужно пока быть тише воды-ниже травы… И в то же время нужно кое-что передать, понимаешь? Очень срочно передать. Если бы я мог сделать все иначе, я бы так и поступил! Но у меня нет другого выхода, Лена. Мне очень нужна твоя помощь.
Лена посмотрела в его потемневшие от тревоги глаза и поняла, что он не лукавит с ней, а говорит открыто и без прикрас.
— Это там ты оставлял данные о заводе в ….
— Да, именно там, — не стал увиливать Войтек. — Я не настаиваю, Лена. Я просто прошу. И пойму, если ты откажешься. Это очень большой риск…
— Я не откажусь.
Решение пришло быстро. Она знала, что поможет Войтеку еще до того, как он закончил свою просьбу. Потому что чувствовала, что должна помочь любыми средствами, чтобы поскорее закончить войну. И если англичане могли это сделать, если они союзники ее страны, она сделает все ради этого. И конечно же, не отступит сейчас. Чтобы хоть как-то загладить свою вину перед родиной и притупить острое ощущение, что она предает близких людей, живых и мертвых, из-за преступного чувства к Рихарду.