На развалинах мира

Вольный Владимир Александрович

Я прикинул. Вся сила взрыва оказалась направлена, почему-то, именно не столько на город, сколько в сторону от него. Это было видно даже в те минуты, когда замечать что-либо, было вообще невозможно. Но я заметил – а сейчас вспомнил. Шапка, сорвавшаяся с верхушки атомной ножки, медленно и неудержимо валилась куда-то сюда – в те места, где я сейчас находился. Нет, конечно, она затронула и весь город… особенно воздушной волной. Но, самая смертоносная, лучевая – что, если она сильнее всего проявилась именно здесь? От испуга я еще раз выронил землю… а потом горько усмехнулся. Смерть… Она столько раз была со мной, что я успел к ней привыкнуть. Возможность погибнуть мне предоставлялась неоднократно. Мне пришло в голову и другое – а что, если это излучение и погубило все живое, пока я был в подземелье метро? Все это было непонятно и сложно. Разобраться, не имея никаких специальных знаний, рассуждая с дилетантских точек зрения… Я решил, что если и умру, то

не от радиации. В противном случае, это могло случиться со мной уже сотни раз.

А земля, раскинувшаяся на километры, неровными грядами жутко вспаханного поля, хранила молчание… Не летали птицы, не бегали звери. Может быть зима – не самое подходящее для живности время? Но, хоть самые выносливые, могли остаться? Вороны, например…

Мне здесь больше нечего было делать. Я увидел все, что хотел увидеть и добавил к своим открытиям еще одну страницу. Пытаться пройти через эти земли – безрассудство полнейшее. В них можно было заблудиться и бродить до тех пор, пока не откажут ноги.

Я возвращался через границу города, поднимаясь к северу. Болота еще не было видно, и я хотел точно определить его края. Оно пугало меня куда больше, чем привычные развалины домов – вдруг оно станет расползаться и поглощать под собой и все эти холмы из зданий? Через три дня, после того, как я отправился на север, оно дало о себе знать – своими испарениями и чавкающими звуками, слышными издалека. Оно выступило темной массой сразу перед глазами. Мои опасения не подтвердились. Болото не проникало в город, а уходило от него – еще дальше, на восток. Я не мог знать, насколько далеко оно тянется, но полагал, что территория, охваченная затоплением, может простираться очень и очень далеко. Конечно, это было не совсем настоящее болото – но оно обещало стать таковым в будущем. Вода еще слишком свободно перекатывалась по нему, гонимая ветром и ее не сковывали заросли и осока. Все это еще должно было появиться…

С походами на восток, я изучил эту часть города более или менее подробно. Естественно, что знать все закоулки среди развалин было невозможно. Я имел только некоторое представление о том, как сейчас все выглядит. На карту в подвале добавилось еще несколько набросков. С каждым разом я уходил на еще более дальние расстояния, и приходил в подвал все позже и позже назначенного собой срока.

Совершив несколько вылазок, я запомнил много примет, в основном, сопок и расщелин в земле. Если первые виднелись далеко от своего местонахождения, то вторые были специально помечены на стене – чтобы, планируя свои маршруты, не наткнуться на них во время похода. Мой холм и подвал под ним были действительно почти посередине, если не города, то той его части, в которой я оказался. Но к югу он был существенно ближе – на сутки, а то и более. Смотря, как идти… Я придерживался не очень быстрого шага – ускорять движение, означало сильно рисковать. Теперь я знал – с запада, от берегов бывшей реки, и на восток, до желтых пограничных песков, по прямой – было примерно восемь-десять дней. Но, по прямой – это не совсем точно. По прямой, можно было провести линию на карте, а в действительности – дорога, вернее, ее полнейшее отсутствие, никогда не позволяла идти ровно. Ямы, трещины, завалы, холмы – хватало и препятствий, и ловушек. Их, хоть и становилось все меньше, но ослаблять бдительность не следовало ни в коем случае.

На запад от реки город продолжался. Я видел здания и бугры развалин, видел оплывшие берега… Мне приходило в голову предпринять вылазку на ту сторону – но останавливало нежелание спускаться вниз, в ил и тину, оставшиеся после ухода воды. Оттуда несло тухлятиной и запахом гниения. Я подозревал, что там могут оказаться трясины и в них можно увязнуть. Морозы все еще не сумели справиться с ними, и я ждал, что это сделает ветер. Высушит их или хотя бы засыплет пеплом.

Север везде упирался в обрыв провала. Пройдя по его границам на запад, я уперся в еще один обрыв – там, где исчезнувшая река, обнажив неровное дно, уходила в бездну. Земля проваливалась в пропасть уступами и по ним стекала грязевая масса, слизывая за собой всю мягкую почву и оставляя только голые и скользкие камни. Все это образовывало целый каскад, и, если когда ни будь, в реке вновь могла появиться вода – это обещало стать изумительным по красоте водопадом.

Юг тоже не преподнес ничего особенного. Земля за пределами города, вопреки моему ожиданию, оказалась не желтой, как на востоке, а обычной. Разве что, вывороченной, не столь жутко, отчего эта местность казалась менее изуродованной.

Постепенно, раз за разом, на стене подвала вырисовывалась картина города. Хаотичное нагромождение линий, символизирующих отдельные улицы и проспекты, точки возвышенностей, крестики, указывающие на провалы и пустоты и черточки в виде шалаша – это означало укрытие. Таковые, я особенно тщательно запоминал, и обозначал на карте – они были необходимы в скитаниях по руинам. Вылазки, за пределы подвала, не прекращались ни на один день – усидеть в нем

я не мог, начиная отчаянно тосковать по родным лицам. Я приходил, приводил себя в порядок – что заключалось в ванне и бритье, порядком отросшей щетины на лице, стирался и надевал запасное белье. Потом отсыпался, сколько хватало сил, и опять уходил. Не все дома оказывались разрушенными полностью – встречались и такие, в которых можно было проникнуть. Это было рискованно. Но, иным путем, найти что-либо, нужное, среди руин, было нельзя. Все было занесено пеплом, и увидеть искомое, в бурой массе, слипшейся под воздействием ветра и воды, было уже сложно. Так продолжалось до тех пор, пока я, позарившись на кресло, которое невесть как занесло на вершину, едва не свалился вместе со стеной самого дома. Она зашаталась как раз, в тот момент, когда я почти добрался до вершины. Как я успел спрыгнуть и не попасть под обломки? Такому прыжку мог бы позавидовать и горный лев. Но, слава небесам, таковые здесь не водились. Пока, не водились… Мне еще не попадались ничьи следы, и я все более становился уверенным в том, что таскаю с собой всю эту груду железа совершено напрасно. Так я стал оставлять дома широкий и длинный нож. Потом – копье. Оставался топор, и, если бы он не был мне необходим, чтобы нарубить дров, то я бы стал ходить только с одним ножом. Дважды я посетил и гейзер, найденный мною на пути к провалу. Он работал, не переставая, как часы. Я еще раз проверил его по времени – интервалы не сократились ни на минуту. Зато озеро, которое тогда было всего метров восемь в диаметре, превратилось в настоящее – около пятидесяти. И были все предпосылки к тому, что оно не станет меньше. Гейзер находился на небольшом возвышении, и вода скопилась в нем, как в чаше. Рано или поздно, она нашла бы себе проход, и озеро сразу уменьшилось в размерах. Но пока она просачивалась из него небольшими ручейками по нескольким краям – это обеспечивало вытекание излишков, грозящих снести плотину. В трех часах – или полутора километрах – от него, было очень приметное здание. Оно упало так, что все его стороны образовали как бы пирамиду. Я поднялся по ней на самый верх, и посмотрел на город с высоты не менее двадцати метров. Здание просто оказалось на горе, образовавшейся в результате подъема земной коры, и обзор с него открывался великолепный…

С высоты я увидел еще несколько озер, подобных озеру Гейзера. Они соприкасались берегами и были один меньше другого. Все – правильной, округлой формы и издали напоминали несколько монеток различного достоинства. Я так и подписал их на карте – Монетные озера. Впоследствии пожалел, что поторопился – когда встретил нечто такое, что имело к деньгам куда более близкое значение.

За озерами находился разрушенный железнодорожный вокзал. Он был снесен до основания. Не уцелели ни само здание, ни площадь, ни, даже – дороги. Все они были вывернуты из земли и скручены самым немыслимым образом. Шпалы валялись, где попало. Поезда, которые я видел, сгорели и были почти полностью засыпаны землей. Бродить там было не легче, чем в любой иной части города.

Таких примет, как эта пирамида, или вокзал, на карте накопилось уже немало. Я сносно представлял весь город, и видел, что не изученной остается только та его часть, которая оставалась за рекой. Но были еще и земли, располагавшиеся за пределами самого города. Единственным направлением, которое я считал доступным для себя, было продвижение на юг, вдоль берега реки. Ни в желтую пустыню, ни в болото я идти не хотел. В провал – это вообще, было трудно даже представить… А спускаться к южной оконечности города и пытаться преодолеть вспаханные земли, пусть и нормального оттенка – это требовало большого напряжения. Правда, за ними я увидел верхушки скал, о которых раньше и не подозревал. Было очень странно увидеть горы в такой близости. Но, может быть, лик земли изменился так сильно, что весь город каким-то образом переместился к ним поближе? После того, как я увидел провал, удивляться было уже нечему…

Отсутствие всего живого на исследованных землях меня уже не удивляло. Как бы это не получалось, из ряда вон выходящим явлением, но в городе выжил только я. Даже кошки и собаки, даже крысы – и те покинули его, насовсем. Были только одни существа, которые могли разделить со мной право на владение руинами – тараканы. Но вот их то я хотел видеть менее всего. Я всячески проверял и охранял свои богатства от непрошеных гостей и пока не замечал в складе ни одного насекомого. Вероятно, зимнее время не давало им возможности гулять, где вздумается. А до окончания зимы оставалось около полутора месяца…

А пока… Пока я занимался тем, что целыми днями пропадал в развалинах, учился кидать ножи или метать топорик в мишень. Наносил на карту все новые и новые линии, зарисовывая белые пятна. В этих походах я привык терпеть стужу и ветер, ледяные ливни и внезапные обвалы. Стал спать на голой земле, поддерживать огонь буквально из ничего, дремать в полглаза… Словом, учился жить той самой жизнью дикаря, которую был вынужден вести, лишенный всего, что составляло раньше все привычные составляющие прошлого бытия…