На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

4

Один. И ни жены, ни друга: На улице ещё зима, А солнце льётся на Калугу, На крыши, церкви и дома. Блеск снега. Сердце счастья просит. И я гадаю в тишине, Куда меня ещё забросит И как ты помнишь обо мне… И вновь метель. И влажный снег. Власть друг над другом и безвластье И просветлённый тихий смех, Чуть в глубине задетый страстью.

5

Ты появишься из двери.

Б. Пастернак Мы даль открыли друг за другом, И мы вдохнули эту даль. И влажный снег родного Юга Своей метелью нас обдал. Он пахнул счастьем, этот хаос! Просторным — и не обоймёшь… А ты сегодня ходишь, каясь, И письма мужу отдаёшь. В чём каясь? Есть ли в чём? — Едва ли! Одни прогулки и мечты… Скорее в этой снежной дали, Которую

вдохнула ты. Ломай себя. Ругай за вздорность, Тащись, запутавшись в судьбе. Пусть русской женщины покорность На время верх возьмёт в тебе. Но даль — она неудержимо В тебе живёт, к себе зовёт, И русской женщины решимость Ещё своё в тебе возьмёт. И ты появишься у двери, Прямая, твёрдая, как сталь. Ещё сама в себя не веря, Уже внеся с собою даль.

6

А это было в настоящем, Хоть начиналось всё в конце… Был снег, затмивший всё. Кружащий. Снег на ресницах. На лице. Он нас скрывал от всех прохожих, И нам уютно было в нём… Но всё равно — ещё дороже Нам даль была в уюте том. Сам снег был далью… Плотью чувства, Что нас несло с тобой тогда. И было ясно. Было грустно, Что так не может быть всегда, Что наше бегство — ненадолго, Что ждут за далью снеговой Твои привычки, чувство долга, Я сам меж небом и землёй… Теперь ты за туманом дней, И вспомнить можно лишь с усильем Всё, что так важно помнить мне, Что ощутимой было былью. И быль как будто не была. Что ж, снег был снег… И он — растаял. Давно пора, уйдя в дела, Смириться с тем, что жизнь — такая. Но, если верится в успех, Опять кружит передо мною Тот, крупный, нежный, влажный снег, Весь пропитавшийся весною… 1951

Через год

Милая, где ты? — повис вопрос. Стрелки стучат, паровоз вздыхает… Милая, где ты? Двенадцать вёрст Нас в этом месяце разделяет. Так это близко, такая даль, Что даже представить не в состоянье… Я уж два раза тебя видал, Но я не прошёл это расстоянье, Так, чтоб суметь тебя разглядеть Вновь хоть немножечко… Стены… Стены… Видно, измены меняют людей, Видно, не красят лица измены… 1952

* * *

Ничего такого нету Удивительного в том, Что останусь я поэтом И не стану горняком. Буду жить, в стихи ударясь, И стоять, на чём стою… Но когда настанет старость, Вспомню молодость свою. И захочется мне снова После смены, в год иной, Распивать чаи в столовой На двадцатой основной. Об измене думать горько, Вспоминать и ревновать… А с утра, надев спецовку, Всё мирское забывать. Забывать, что буду завтра Без тебя на свете жить. И сливаться с ритмом шахты — Думать, действовать. Спешить. 1952

* * *

Может, гибнуть за решёткой Не за что в кромешной мгле? Может, нынче правды чёткой Просто нету на земле? Чтоб не стать усталым зверем, Чтобы выжить… Будь теперь Хоть нечётким правдам верен, Сердцу собственному верь! 1953

России 1953

_{По поводу процесса врачей}

Твой свет во мраке был рождён, Во мраке выношен, взлелеян… Мрак наступающих времён Былого мрака не страшнее. Пусть грязь и ложь царят опять, Но каждый час я повторяю: Тебе ко тьме — не привыкать И света ты не потеряешь. 1953

* * *

Ю. Айхенвальду

Веет ветер над вьюжными теми широтами, Где, устав от насущной тоски о своём, Мы с тобою поднимемся над пулемётами И, взглянув далеко, упадём и умрём. Мне, пожалуй, не надо удела счастливее, Чем суметь, покидая предел нелегко Мира, светлого, трудного, несправедливого, На прощанье взглянуть далеко-далеко. 1952

На смерть Сталина

Всё, с чем Россия в старый мир врывалась, Так, что казалось, что ему пропасть, — Всё было смято… И одно осталось: Его неограниченная власть. Ведь

он считал, что к правде путь — тяжёлый, А власть его сквозь ложь к ней приведёт. И вот он — мёртв. До правды не дошёл он, А ложь кругом трясиной нас сосёт. Его хоронят громко и поспешно Ораторы, на гроб кося глаза, Как будто может он из тьмы кромешной Вернуться, всё забрать и наказать. Холодный траур, стиль речей — высокий. Он всех давил и не имел друзей… Я сам не знаю, злым иль добрым роком Так много лет он был для наших дней. И лишь народ, к нему не посторонний, Что вместе с ним всё время трудно жил, Народ в нём революцию хоронит, Хоть, может, он того не заслужил. В его поступках лжи так много было, А свет знамён их так скрывал в дыму, Что сопоставить это всё не в силах — Мы просто слепо верили ему. Моя страна! Неужто бестолково Ушла, пропала вся твоя борьба? В тяжёлом, мутном взгляде Маленкова Неужто нынче вся твоя судьба? А может, ты поймёшь сквозь муки ада, Сквозь все свои кровавые пути, Что слепо верить никому не надо И к правде ложь не может привести. Март 1953

* * *

Я не был никогда аскетом И не мечтал сгореть в огне. Я просто русским был поэтом В года, доставшиеся мне. Я не был сроду слишком смелым. Или орудьем высших сил. Я просто знал, что делать. Делал, А было трудно — выносил. И если путь был слишком труден, Суть в том, что я в той службе служб Был подотчётен прямо людям, Их душам и судьбе их душ. И если в этом главный кто-то Откроет ересь — что ж, друзья! Ведь это всё — была работа. А без работы — жить нельзя. 1954

Невеста декабриста

Уютный дом, а за стеною вьюга, И от неё слышнее тишина… Три дня не видно дорогого друга. Два дня столица слухами полна. И вдруг зовут… В передней — пахнет стужей. И он стоит, в пушистый снег одет… — Зачем вы здесь? Входите же… Бестужев!.. — И будто бы ждала — «Прощай, Анет!..» Ты только вскрикнешь, боль прервёт дыханье, Повиснешь на руках, и — миг — туман… И всё прошло… А руки — руки няни… И в доме тишь, а за окном — буран. Над всем висит и властвует беда. Ушёл прямой, уверенный, любимый, И ничему не сбыться никогда. И потекут часы тяжёлых буден… Как страшно знать, что это был конец. При имени его, весёлом, — будет Креститься мать и хмуриться отец. И окружат тебя другие люди, Пусть часто неплохие — что с того? Такой свободы строгой в них не будет, Весёлого не будет ничего. Их будет жалко, но потом уныло Тебе самой наедине с судьбой. Их той тяжёлой силой придавило, С которой он вступал как равный в бой. И будет шёпот в мягких волнах вальса. Но где ж тот шёпот, чтобы заглушил «Прощай, Анет!..» и холод, что остался, Ворвавшись в дверь, когда он уходил… Ты только через многие недели Узнаешь приговор… И станешь ты В снах светлых видеть: дальние метели, Морозный воздух, ясность широты. В кибитках, шестернёю запряжённых, Мимо родных заснеженных дубрав Вот в эти сны ко многим едут жёны… Они — вольны. Любимым — нету прав, Но ты — жива, и ты живёшь невольно. Руки попросит милый граф-корнет. Что ж! Сносный брак. Отец и мать — довольны. И всё равно: «Прощай!.. Прощай, Анет…» И будет жизнь. И будет всё как надо: Довольство, блеск, круженье при дворе… Но будет сниться: снежная прохлада… Просторный воздух… сосны в серебре. 1950