На сопках Маньчжурии

Толкач Михаил Яковлевич

Где эти лунные ночи? Где это пел соловей? Где эти карие очи? Кто их ласкает теперь?

Солдатки-вдовы выплакивали в песне своё неизбывное одиночество, свою печаль-кручину, как молитву:

Под окном черемушка колышется, Распускает лепестки свои. За рекой знакомый голос слышится Да

поют всю ночку соловьи…

Окно на речку было распахнуто. Слаженные голоса эхом прокатывались на Селенге. Полная луна заглядывала в избу. Ветер сквозь створки наносил запахи заречных трав и плеск о берег близкой воды…

— Душевное спасибо, дорогие женщины, за хорошие песни! — Фёдоров растроганно озирал соседок.

— Какая жизнь, какая думка — такая и песня! — Маргарита Павловна перевернула кружку на блюдечке.

— Не зря говорят, что только первую песенку, зардевшись, поют, а потом — в слезах, — поднялась Заиграева. — У меня, поди, изба пошла по горнице, а сени — по полатям!

— Агриппина Петровна, в Доме Красной Армии новый фильм для военных. Позвольте взять с собой Петьку вашего?

— Неслух! А-а, пусть его!

— Балуешь пацана! — Маргарита Павловна усмотрела в просьбе Фёдорова желание командира поощрить Петьку за дневную работу. Семён Макарович уловил её недовольство, с виноватой улыбкой оправдывался:

— Не очко меня сгубило, а перебор да недобор!

— Ох, не доведёт вас, Макарыч, доброта в рай!

Мальчуган ног под собой не чуял: офицер вёл его в кино!

Начался показ вестей с фронта. Дымили фашистские танки. Пыль. Клубы гари. В небе самолёты с вывертами кружились. Петька наклонялся вперёд, что-то выкрикивал. Зал был настроен радостно: «Наши идут вперёд!». А Фёдоров за всем, что показывали на экране, видел смерти. Гибли советские. Гибли немцы. Разрушения подчистую! Потом возводить всю внове. Пот, мозоли, страдания. И советских. И немцев…

Петька остался смотреть художественный фильм «Два бойца», а Фёдорову предстояло шагать в ночь с проверкой постов охраны, он с сожалением покинул Дом Красной Армии.

* * *

Капитан Фёдоров готовил отчёт для Васина. В комнате держался кислый запах табачного дыма. Семёну Макаровичу, проведшему большую часть своей жизни на свежем воздухе, ненавистна была такая затхлость. Ошалев от писанины, он растворил окно настежь. Доносился шорох сосновых веток — дерево подпирало крышу здания. За углом, на пустыре, мальчишки гоняли мяч. Азартные крики мешали сосредоточиться. Слышнее зазвучало радио. Диктор громко сообщал:

— Войска Четвёртого Украинского фронта в ходе успешного наступления освободили город Старый Самбор… Войска Третьего Прибалтийского фронта начали Тартускую наступательную операцию…

Где-то там, в пекле боевых действий, его Людмила. Прислала фото. В шапке-ушанке. Полушубок с оторочкой. Винтовка с оптическим прицелом на плече. Семёну Макаровичу с первого взгляда показалось: чужая женщина! Симпатичная, чем-то напоминающая Людмилу. Он до сих пор никак не мог представить себе хохотушку на смертельном рубеже, выцеливающую врага. «Это до ранения или после?» — Фёдоров вынул из кармана гимнастёрки карточку

и принялся рассматривать.

— Товарищ капитан! — Громкий голос лейтенанта Сидорина застал врасплох. «Ну, Григри!» — поднял на помощника сердитые глаза. Тот протянул грязную бумажку.

— Вот, товарищ Фёдоров!

Семён Макарович прикрыл окно и тотчас досадливо повёл носом: не проветрилась комната! Отворачиваясь от лучей полуденного солнца, прочитал записку:

«Встречаемся 18/VIII — Номер К-12».

— Откуда она у вас, товарищ лейтенант?

Сидорин, одернув гимнастёрку и пошевелив острыми плечами, словно снял непомерную ношу. Сержант Дубаев накануне увидел на сопке мальчишек — бегали, кричали «ура», прятались за камнями. А внизу, у подошвы горы, располагаются палатки с батальонным имуществом. «Не повредили ли пацаны склад?» — решил он проверить палатки. Карабкаясь по крутому склону, сержант сронил камень. В углублении белела бумажка.

— Вроде тайника, выходит, — заключил доклад Сидорин.

— Сержанту делать нечего? — Фёдоров бросил на стол записку. — Кому известно о происшедшем?

— Дубаев говорит, никому.

— Камень на месте?

— Скатился далеко вниз. Я осмотрел — гладкий…

Фёдоров почувствовал непонятное ему раздражение. Или потому, что лейтенант оторвал его от фотографии, или вид Сидорина, праздничный, беззаботный… И записка смущала его. Чёткие буквы. Почерк, похоже, ученический. Бумага обёрточная, края оборваны неровно.

— Ваше мнение, лейтенант?

— Что-то тут есть. — Лейтенант явно осторожничал. — Опять же, примитив, если «почтовый ящик» агента…

— Определённее можете?! — Фёдоров сорвался на крик: всё не так, как думалось! Наблюдали, упреждали, проверяли, высматривали — на тебе!

— Доложить надо, товарищ капитан!

Фёдорову было неловко от своей несдержанности. Он вертел в руках бумажку, посмотрел через неё на свет.

— На зубок, что ль, испробовать? — Он виновато усмехнулся.

Дежурный по отделу военной контрразведки «Смерш» в Чите навострился: дело, по его соображению, серьёзное!

Минут через пять — звонок: майор Васин!

— Установить негласное наблюдение! Выезжаю к вам.

Начальству виднее, где ему быть. Фёдоров не прочь бы и самостоятельно подумать и решить. Сомневался он — детским озорством отдавало от записки! Но, опять-таки, лазутчик прорвался через границу и пока не обнаружен.

— Товарищ лейтенант, берите мотоцикл дежурного по части и — в местный отдел НКГБ. Попросите увеличить находку на фотографии. Второе: предупредить сержанта Дубаева! Без расписки, но строго: губы на замок! Нашу контору он знает.

Сидорин прищёлкнул каблуками, тряхнул русым чубом. Загремел в коридоре.

Надежды на скорый результат Фёдоров не питал: если это и был «почтовый ящик», то сержант Дубаев провалил его…

…Майор Васин прибыл в Распадковую рано утром. Фёдоров встретил его на вокзале.

— Есть новости, товарищ капитан? — Васин шагал широко. Демисезонное пальто нёс на руке.

— Без перемен на нашем фронте. — Фёдоров предложил перекусить в гарнизонной столовой. Васин отказался.

— Зовите Сидорина и — к тайнику!