На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Таня не ответила. Красуля говорил назидательным, раздраженным шепотом, как человек, который знает большее и умеет большее и поставлен контролировать то, что делают другие. Она искоса взглянула на него. Его сладковатое, благообразное лицо покраснело от неудобной позы. Невольно она улыбнулась.
— Вы напрасно улыбаетесь, — обиделся Красуля. — Так можно провалить всю организацию. Еще неизвестно, чем дело кончится. Может быть, полиция догадалась про овраг.
Несколько человек прошли мимо пещеры. Кто-то остановился поблизости. Шаги ушедших замирали.
Красуля не сводил глаз с шевелящихся ветвей. Таня сказала, когда все успокоилось:
— Пойдем…
— Идите.
Она пошла, оглянулась. Красуля сидел на корточках и следил за ней.
От этой встречи у нее осталось неприятное ощущение. Тогда все обошлось благополучно, полиция не догадалась про овраг. А может быть, и догадалась, да была сбита с толку поручиком Логуновым.
Таня прошла мимо Смоленских классов. В самые трудные минуты жизни преподавание в этой школе приносило ей радость. Когда она пробиралась сюда с Петербургской стороны на конке или на извозчике, а мимо проносились в собственных выездах ротонды, шляпки, украшенные страусовыми перьями, газом, цветами искусственными и живыми, тросточки между колен, цилиндры и котелки, она знала, что это только видимость порядка, благополучия и устойчивости. Устойчивости нет. В движение пришли могучие силы, и никто не остановит их.
— Что такое наука? — спрашивал ее рабочий Афанасьев, недавний выходец из деревни. И совсем тихо: — А учит она, как свергать капиталистов?
Котельщик Пудов пришел в школу осторожно, приглядываясь и как бы не доверяя. В класс записываться не стал, сказал:
— Посижу — посмотрю… Африкой вот интересуюсь. Есть, говорят, в Африке народ кафры, а как у них насчет помещиков да исправников?
Оказался жадным до знаний и усердным человеком. Высокий, тощий, без передних зубов, точно в насмешку носивший фамилию Пудов.
В классах она познакомилась не только с теми, кто приходил учиться грамоте, но и с теми из заводской организации, кто приходил присматриваться к ученикам. Именно здесь она познакомилась с Парамоновым.
Вначале, приметив Парамонова, опрятно одетого в черный сюртук, в белую рубашку с отложным воротничком, она подумала: «Инспектор!» — и уже готовилась присесть перед ним в реверансе, но вдруг инспектор при виде ее смутился. Оказался рабочим Невского завода.
— А я думала… — сказала Таня. Они оба засмеялись.
Впрочем, инспектор все-таки пришел. Он тоже был в сюртуке, только не в черном, а в синем, с форменными пуговицами и контрпогонами, в пенсне, с веселой эспаньолкой. Он посетил занятия повторительной группы.
На занятиях ученики решали задачи с десятичными дробями и отлично отвечали на вопросы по синтаксису.
Инспектор дважды во время урока подходил к Тане:
— Превосходно! Отлично!
Таня сияла. «Вот какие у меня ученики! — говорили ее сияющие глаза. — Ничего,
И она долго не понимала бумажку, которую показали ей на следующий день в канцелярии школы. В бумажке министерство предписывало закрыть повторительные классы за превышение программы. Ученики этих классов занимались десятичными дробями и даже синтаксисом!
Она прошла мимо знакомого дома, мимо палисадника, в котором сейчас не было никого, но белели левкои на клумбах, сделанных заботливыми руками.
2
Как-то зимой, вернувшись из-за границы, Глаголев выступал в Невском районе по поводу военных событий. После лекции Цацырин подошел к нему.
И наш Цацырин здесь?! — улыбнулся Глаголев. — У вас ко мне личное дело? Товарищи, несколько минут внимания… у Цацырина ко мне личное дело… Ах, вот мы о чем? О том, что было тогда на юге в те скорбные дни? Да, я вас просил передать… Судя по вниманию здесь присутствующих, этому факту придается особое значение… Ах, вот в чем дело… после этого был обыск и арестован учитель Дубинский, который потом бежал с каторги. Молодчина! Революционная борьба, товарищи, изобилует подобными случайностями… На то она и борьба… подозрительность должна иметь свои границы…
Он пожал руку Цацырину и стал одеваться.
После собрания Парамонов обнял Сергея:
— Ну, вот теперь все в порядке… я-то ведь тебя как облупленного знаю.
Да, теперь было в порядке все или почти все. Действительно, каждый должен быть стократ осторожен, потому что дело тут святое — борьба за освобождение рабочего класса.
Каждый! Но ведь невеста, но ведь жена — не каждый!
Вот Парамонов не поверил же в худое, потому что друг! А жена поверила. Какая же это жена?
Он, конечно, мог сказать Маше:
— Я реабилитирован, я не провокатор, выходи за меня замуж. Вместе будем делать общее дело.
И Маша ждала этих слов. После памятного собрания, когда она сказала: «Я ручаюсь за него», она ожидала, что Цацырин подойдет к ней. Но он не подошел.
Наверное, все было бы иначе, наверное, он сказал бы: «Ну вот, Маша, принимай меня», если б не так серьезно было его чувство. Тогда обида была бы меньше, а может быть, ее и совсем не было бы.
Парамонов, которому он рассказал про свои переживания, заметил:
— Чудишь ты, братец. А впрочем, если бы моя Варвара поверила, что я шпик или провокатор, я, хоть голову с меня сними, не принял бы ее. К девке пошел бы, а с ней не лег. Голова и сердце у тебя, Сережа, от всего этого не на месте. Клин клином вышибать надо. С другой, может, и поменьше будет радости, да не будет занозы.
Сначала Цацырин подумал: «Это невозможно», а потом стал думать: «Нельзя мне ходить с такой тяготой. Прав Парамонов, надо клин клином вышибать. Ведь отказалась ты от меня, по правде говоря. Как ты меня встретила в Питере? Как чужого».