На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— А вы не ошибаетесь?
— Нет!
— Правильно говорят: рыжие упрямы, — сказал Пудов. — Поменьше бы ты слушала интеллигенцию. У ней своя дорога, у нас своя.
— Как это у интеллигенции, которая связала свою жизнь с рабочим классом, может быть своя дорога, а у нас своя?! Слыхала я эти речи в Москве от зубатовцев. Стыдно вам, дядя Пудов, повторять за ними.
— Плюю я на твоих зубатовцев; у меня своя голова на плечах. Ты подумай: интеллигент, он образован, у него диплом в кармане, чин, а подчас и именьице… — Пудов говорил ровно,
— Они за наше дело, Лука Афанасьевич, жизнь отдавали и отдают, так стоит ли их укорять, что они галстук носят и в будни, а не только по праздникам?
— Говорить с тобой, — сказал Пудов, — ты любого заговоришь!
— А разве я не права?
— Больно выросла!
— Простите меня, Лука Афанасьевич, больно вы уж мудры. Правда есть правда, никуда от нее не денешься.
Пудов вздохнул и встал.
— Варвара идет, — сказал он. — Ну, прощай. Подумай над моими словами.
— Не буду думать, дядя Пудов!
5
Окончательно стало ясно, что на заводе свила себе гнездо преступная организация.
Ваулин сам виноват. Еще два года назад нужно было вступить с ней в борьбу, а он положился на жандармов.
Дела военные тоже плохи. Что происходит там, в Маньчжурии? Правда, телеграммы Куропаткина неизменно говорят о том, что его устраивают поражения и что в них заключается особый, тайный и опасный для японцев смысл, но черт с ним, с этим опасным для японцев смыслом: разбить бы их, и тогда никакого смысла не надо!
Дома тоже делается черт знает что. Повадился к ним ходить шарлатан Владимир со сладчайшим и восторженным лицом! Каждую среду собираются поклонники шарлатана, вертят блюдца, столики, ожидают материализации духов. Мария Аристарховна всегда была в этом смысле сумасшедшая, а сейчас прямо одержима, заявляет, что нашла оправдание и подлинный смысл жизни.
Ваулин лежал на диване в небольшом личном кабинете, обставленном совершенно иначе, нежели его официальный кабинет. Здесь стояли замысловатой конструкции старинное бюро и два шкафа: один — с книгами фривольных повестей, другой — с альбомами столь же фривольных гравюр. В эту комнату не любила приходить Мария Аристарховна. К самому воздуху этой комнаты она относилась с брезгливостью.
По коридору послышались шаги, горничная приоткрыла дверь.
— К вам просится Пикунов.
— Пусти его, Аннушка.
Пикунов, прижимая к груди картуз, сел без приглашения — так в этом кабинете было заведено — на красный бархатный стул.
— Сколько народу было на последнем собрании?
— Аркадий Николаевич, все были.
— Все четыре тысячи?
— Все наши монархисты!
— То есть всё те же семнадцать
Пикунов виновато склонил голову.
— Со времени последнего собрания прошло два месяца, а у тебя по-прежнему только семнадцать человек?
— Так точно.
Галстук у Пикунова был темно-синий, для прочности пришпиленный к рубашке булавками. Бороденка выросла редкая, мало украшавшая широкое лицо.
— Чему было посвящено собрание?
— Почитанию святых. Отец Геннадий рассказывал жизнеописание Серафима Саровского. Сподобился человек — и совсем недавно! — стать угодником. Слова отца Геннадия были очень высокие: мол, напрасно думать, что только раньше могли быть люди святыми и угодниками, и теперь можно сколько угодно, врата царствия Христова хоть и узки, но открыты для всех. Нельзя было удержаться от слез.
— Значит, все семнадцать захотели стать угодниками?
Пикунов заморгал глазами. Глаза у него были красные, то ли от волнения, то ли от вина. Вернее, от последнего.
— Аркадий Николаевич, господи, да разве… — начал он рыкающим басом, коротко развел руками и смолк.
Ваулин закурил, помахал зажженной спичкой и кинул ее в камин.
— Ты, Тихон Саввич, мужик с головой. Я тебя поставил на это дело именно потому, что ты с головой. Скажи, ты объясняешь мастеровым, что в обществе состоять и почетно и выгодно?
Пикунов кивнул головой. Он частенько разговаривал с рабочими и приглашал их на собрания. На вчерашнее собрание, посвященное житию новоявленного святого, он приглашал особенно рьяно. Но одни рабочие отмалчивались, другие говорили «придем» и не пришли, а третьи, не стесняясь, ругали Пикунова. Неприятная история вышла с Чепуровым.
Конечно, Пикунов и не думал приглашать Чепурова. Он беседовал с Кривошеем, покладистым, спокойным человеком, а Чепуров подслушал.
— На собрание приглашаешь? — язвительно спросил он, и сразу десяток человек подняли от станков головы.
— Вот скажи, пожалуйста, ты пришел в чужой цех, к слесарям, а штраф за это заплатишь?
Пикунов рассердился:
— Если начальство велит, заплачу!
— Надо будет проверить у артельщика, прикажет ему начальство или нет. Кроме того, мил человек Пикунов, у нас сегодня на фонаре написано: «Работать сверхурочно от семи вечера до двух с половиной ночи».
А вчера работали до часу с половиной, а третьего дня до двух. Есть время ходить к тебе на собрания? В баню месяц уже не ходили.
— Что ты ко мне прицепился? — спросил Пикунов. — Не я же писал на твоем фонаре!
— Не ты, но твой дружок, мастер. Ведь он ходит к вам на собрания.
Подошли слесаря.
— Что, Пикунов, на собрание приглашаешь? — спросили слесаря.
Пикунов не стал с ними разговаривать, плюнул и пошел дальше.
Сказать об этом Ваулину, пожаловаться? Нельзя — директор думает, что Пикунова уважают. Пикунов осторожно вздохнул и вынул из кармана бумажку. Так же острожно развернул ее, разгладил и протянул Ваулину.