На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

— Ну и что же? — спросил Красуля, неподвижными глазами смотревший на приятеля. — А Глаголев был?

— Ждали, ждали, так и не явился. Дорогой мой, такой был бой!.. Только мы стали говорить, что не все рабочие настолько развиты, чтобы сознательно принять участие в демонстрации, как поднялся шум, с мест повскакали…

— Смотри пожалуйста — обиделись! — сказал Красуля.

— Да, братец, ничего не хотели слушать. Постановили провести демонстрацию… Но… — Он нагнулся к Красуле и щелкнул

пальцами: — Но как они проведут? Ты понимаешь?

— То есть?

— У тебя всё?.. Все эти листовочки? — Он сделал рукой жест уничтожения.

— Вчистую!

Куприянов облегченно вздохнул.

— Ну, тогда… — он засмеялся, — пусть проводят в своих районах, а насчет общепетербургской — кукиш! Ведь я тоже того… вчистую. И все наши — вчистую…

— А об этом известно?

— В общем как будто, но в деталях нет… Главное, дружок, чтоб от рабочих было шито-крыто… На Невском заводе у них сильный отряд. Не завидую тебе… Правда, и у меня не легче. Страсти, брат, страсти, а разум несут в нужник.

— Так, так, так, — заговорил Красуля. — Сложно все, очень сложно. Да, не ожидал я…

— От них всего можно ожидать. Идут напролом. Черт знает какой держаться с ними тактики!

13

На Невском заводе все знали об антивоенной демонстрации, и знали, что она состоится в тот день и час, которые будут указаны в особой призывной листовке.

Цацырин и Парамонов прошлись по району. Переправились на правый берег Невы к Торнтону, к соседу его Варгунину, говорили с ткачами Петровской мануфактуры.

Максвель подбирал на свою мануфактуру рабочих победнее да позабитее, думая, должно быть, что с ними будет спокойнее.

На лестницах и в коридорах казармы толпились фабричные. Они и одевались не так, как заводские, — в бязевые и кумачовые рубахи, дешевые картузы, сапоги бутылками; многие разгуливали в ситцевых полосатых подштанниках и таких же рубашках.

На площадке, сидя прямо на каменном полу, несколько человек играли в карты, а у окна — в орлянку.

— Постой, Леша, постой… Это орел?

— А ты не цапай!

— Братцы, отойди! Это орел, спрашиваю?

— Чужие тут ходят! — заметил парень, спускавшийся по лестнице с девушкой.

— Это не чужие, а гости! — крикнул седобородый фабричный, подмигивая Цацырину.

Цацырин и Парамонов прошли в комнату для семейных, где стояло полтора десятка кроватей, отделенных друг от друга занавесками. Бегали и ползали дети. Тяжелый воздух казармы в этой комнате был еще тяжелей.

Большинство занавесок было откинуто, на кроватях сидели, рылись в тряпье и возились с грудными младенцами женщины.

Цацырин не раз бывал в этих казармах и всегда переживал

тяжелейшее чувство. У них, у заводских, плохо, но уж здесь!

На крайней постели, скинув сапоги, но не размотав портянок, спал остроносый мужчина. Спал на боку, выкинув вперед руку и поджав колено, отчего создавалось впечатление, что он куда-то несется стремглав.

— Гости пришли! — тронул его за плечо Цацырин.

Остроносый сразу вскочил, молча обулся и сказал женщине, сидевшей на сундучке около постели:

— Агаша, мы тут пойдем пройдемся…

Лицо его, во сне наивное и даже глуповатое, стало хмурым и умным.

— На демонстрацию народ фабричный пойдет, только листовочек давайте. Всегда вы нас листовками обделяете.

— Вот на что, Цацырин, обижается человек! Не обделим!

На Стеариновом заводе, Канатной фабрике, Александровском механическом и Чугунном заводах, на Обуховском люди знали и готовились.

Накануне предположенного дня Парамонов заглянул к Цацырину. Полина варила в подтопке суп и на слова Парамонова: «Здравствуй, Полинушка» — не ответила и вышла из комнаты.

Впрочем, она никогда не отличалась приветливостью. Цацырин встал из-за стола, оправил рубашку, сказал:

— Жена заблажила…

— Одним словом, мой приход не ко двору, — усмехнулся Парамонов. — Выйдем, что ли?

Они вышли.

— Я вот что хочу сказать тебе, Сергей: завтра, в субботу, листовки должны быть распространены, и в воскресенье вся застава — на Невский. Сегодня в три часа ночи зайди к Красуле и возьми свою порцию…

— Ясно-понятно! По правде, я боялся, вдруг отменят… За все у нас отвечаешь ты?

— Я, Сережа, поставлен главным наблюдателем, чтобы у Красули уполномоченные выбрали все листовки, а в демонстрации мне не участвовать… Только погляжу на вас, как вы построитесь, и на вокзал… Срочно, Сергей… по большому делу…

Они шли в ногу широким шагом, шли посередине улицы, гулко, как солдаты, печатая шаг. Парамонов искоса взглянул на товарища и улыбнулся.

Цацырин поймал его улыбку — она была радостная — и вздохнул.

— Завидую тебе… Не знаю, в чем дело, но предполагаю…

— Да, именно, Сергей, именно… Жизнь-то как широка! Еду с радостью. Не знаю, справлюсь ли… Но надеюсь…

Они по-прежнему, как солдаты, широко, в ногу шагая, повернули в переулок. Слева, в домике Пикунова, освещены были два окна. Человеческая тень, расплываясь по шторке, достигла огромных размеров и точно смешалась с улицей и вечером.

— Хорошо бы, чтоб в воскресенье дождя не было… Надо, Сергей, чтоб все, у кого есть оружие, захватили его.

Цацырин повернул назад, а Парамонов пошел дальше через Шлиссельбургский тракт.