На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

Первым желанием Цзена было отдаться гневу, закричать: «Не знаю и знать не хочу никакой партии!» Но он сдержал себя. Он почувствовал, что нельзя закричать на этого молодого человека с суровыми глазами.

Вздохнул, проглотил слюну и сказал доброжелательно:

— Я не знаю, кто решил, что мы подчиняемся этой неизвестной партии, но пусть собираются.

За двором и домами был сад. Цзен мало интересовался им. Только иногда для сокращения расстояния он проходил на пустынную улицу через калитку в высокой стене. В задней части сада блестел квадратный пруд.

Вечером

в садовую калитку входили гости. Пришедшие издалека — в запыленных куртках и халатах, мукденцы — в чистых костюмах. Витые красные свечи горели в зале на шкафах и одна невитая, огромная — посередине стола.

Цзен разослал из дому слуг и агентов. На пустынном дворе остался только старик Ляо — сторож, в ватном халате, в шапке-ушанке и толстых войлочных туфлях. Двор был пустынен, но сторожу лень было догадываться о причине этой пустынности. Он сидел, смотрел в небо на серые тучи, медленно плывущие над двором, и прислушивался к шуму на улице, потому что теперь, когда в Мукдене были тысячи русских, лавки хотя и закрывались по-прежнему в шесть часов вечера, а с заходом солнца закрывались и все городские ворота, но русские у каждых ворот имели своих часовых с ключами, и жизнь города продолжалась.

Цзен топтался на пороге своей спальни.

Почему его дом избран местом собрания? Как случилось, что его сын — уполномоченный? Революционная партия «Кемин — ниспровержение!» Кого они будут ниспровергать? Только Цинов или еще кого-нибудь?

Когда он пришел в зал, зал был уже переполнен. Свечи тускло горели в сумеречном воздухе. Люди сгрудились вокруг стола.

Цзен не сразу узнал голос Хэй-ки. Не было ничего мальчишеского в его голосе! Хэй-ки говорил отрывисто, короткими фразами:

— Восстание против маньчжуров будет везде в один день, в один час. Повсеместно — на юге и на севере. Таково распоряжение Сун Ят-сена. Больше народ не в силах терпеть угнетателей.

— У дзянь-дзюня четыре батальона, вооруженных немецкими ружьями, — предупредил высокий молодой человек.

— Ну что ж, — возразил хрипловатый голос, — всем нам известный хунхуз Мын недавно задержал сборщика податей и взял целый мешок серебра. Мын — член союза, большая часть серебра поступит в нашу казну. Будут деньги — будет и оружие.

Цзен наконец разобрал, кому принадлежал хрипловатый голос. Говорил Ли Шу-лин, Старший брат союза, сельский учитель!

Пожилой крестьянин сказал с недоумением:

— Маньчжуры! Где эти маньчжуры? Я живу сорок лет и не видел ни одного маньчжура. И отец мой не видел.

— Триста лет назад их было пять миллионов, — пояснил Ли Шу-лин. — И теперь есть маньчжуры, но где? Во дворце — императорская семья, по ямыням — чиновники да полицейские. И они правят нами! Триста лет китайцы восстают против маньчжуров, и триста лет безуспешно. Каждый вправе спросить: почему? Я отвечу: во-первых, потому что мы не можем сговориться между собой, каждая провинция действует обособленно. Во-вторых, из-за вмешательства иностранцев. Иностранцам выгодно, чтобы в Китае была дряхлая власть.

Недалеко от учителя Цзен увидел Ван Дуна. Бунтовщик спокойно,

ничего не боясь, пришел в его дом!

Кровь ударила Цзену в голову, он вышел из зала, прошел одну комнату, вторую, вышел в коридор. В прорванную бумагу окон увидел бледный свет луны на серых плитах двора. Сторож прошаркал войлочными туфлями мимо окна и заговорил с Ши Куэн, с той самой женщиной с тонкими бровями, которую уводили японские солдаты.

Восстание! Триста лет китайцы устраивали восстания, которые для восставших неизменно кончались бедой. Разве не ясно, что и эта затея кончится тем же?

Ради чего же восстание? Зачем оно Цзену?

В молодости братья Цзен вступили в союз. Тогда неведомо что думалось об этом союзе…

Пин Чао со своим Хуном разорили страну. И эти добьются того же. Кемин! Ниспровержение и — разорение!

Совершенно подавленный, он посмотрел в порванную ячейку окна. Ши Куэн стояла у дверей своей комнаты и курила.

На цыпочках вернулся в зал. Людей точно прибавилось, свечи от духоты горели совсем тускло.

Громким жестким голосом говорил Ван Дун:

— Владельцы земель подняли арендную плату, и Цзен поднял тоже, а ведь он член братства!

И когда он сказал эти слова, в зале, полном тихого слитного гула, стало совсем тихо.

Ван Дун призывал создавать отряды, учиться драться на пиках и саблях, доставать ружья.

Ли Шу-лин возвысил голос:

— Но будьте осторожны: дзянь-дзюнь подозрителен!

Цзен снова вышел из зала. Он хорошо знал дзянь-дзюня. Хитрый старик, видит насквозь.

Дверь в комнату Ши Куэн была закрыта, женщина выкурила на ночь трубку и улеглась. Старик Ляо, сторож, о чем-то говорит в воротах, коверкая русские слова. Должно быть, зашел во двор русский солдат.

Быстрым шагом Цзен прошелся по двору. Он сам создал свое богатство! Что он получил от отца? Землю, на которой сидели арендаторы и смотрели на всех волками!

Поздно ночью расходились члены союза. Цзен не спал. Он ждал сына. Сын за эти дни представился ему совсем не тем сыном, которого он несколько лет назад отправлял в Японию. То был юноша, стремившийся к знанию. А к чему стремится этот? Кемин — ниспровержение!

Цзен задумался и не заметил, как Хэй-ки вошел в комнату.

— Очень удачное собрание, — сказал сын. — Все возбуждены и готовы. Приняли решение о денежных взносах. Имущие братья вносят серебром и золотом. Вам, отец, придется много внести на дело ниспровержения.

Цзен прижался к спинке кресла. На одну минуту лицо Хэй-ки расплылось в его глазах и показалось пятном.

— И после этого ежемесячно отчислять, — добавил сын.

— Еще что? — хрипло спросил Цзен.

Сын стоял, опираясь кулаком правой руки о стол, высокий, худой, с короткими волосами, торчащими над лбом. В чертах его лица, в коротком носе, в углах губ, несколько опущенных, была несвойственная возрасту твердость.

— Еще одно очень важное дело… Вы знаете, солдаты дзянь-дзюня схватили Якова Ли. Он член союза, и даже более того — член партии доктора Суна. К его освобождению вы должны принять все меры.