На свою голову
Шрифт:
Новость все восприняли по-разному. Недавно пополнившие педсостав учителя, совершенно не скрывали желания обсудить прочитанное, и с жадным нетерпением ждали следующего выпуска. Те, кто работал в Хогвартсе не первый год, впали в глубокую задумчивость. Некоторые и рады были бы обвинить «Пророк» в клевете, но во-первых, бюллетень был официальным заявлением МКМ и совершенно точно попал в главные издания стран всего мира, а во-вторых, все хорошо помнили, какие причины назвал Дамблдор, объясняя своё отсутствие в школе во время инцидента с троллем. Что ни говори, а директорская ложь в данном случае выглядела как минимум неоправданно и некрасиво.
Среди учеников полного единодушия тоже не наблюдалось. До Хогвартса отголоски общественного мнения долетали только с письмами из дома, и именно эти послания, по большей части, и формировали отношение к происходящему. Все до единого слизеринцы и ещё, примерно, четверть представителей Пуффендуя и Когтеврана злорадствовали. Из остальных кому-то было
Единственными, кто ещё верил, что директор Дамблдор лучший директор лучшей школы в мире, были магглорожденные первогодки. Многим из них всё ещё казалось, что творившиеся в Хогвартсе с начала учебного года безобразия — норма для волшебной школы. Те, кто успел отучиться дольше одного курса, понимали, что ни фига нормального в этом нет. Впрочем, сожалеть о прежней, более или менее спокойной жизни, причин у них тоже не находилось. Межфакультетская вражда, несчастные случаи и сомнительные происшествия были рутиной и успевали всем набить оскомину уже к середине второго курса. А всё остальное время — беспросветная скука, разбавляемая лишь редкими походами в Хогсмид и квиддичем: аж целых шесть матчей за год обучения. На фоне нынешнего разнообразия развлечений, это было настолько ничтожно мало, что даже в расчёт принимать не хотелось. Ну а самое главное: досуг студентов изменился не директорскими стараниями, а усилиями самих учащихся и щедростью Попечительского совета. Так что и в этом случае хвалить Дамблдора по общему мнению, было не за что. Если же оставить в стороне перипетии директорской карьеры, то почти все сходились во мнении, что в школе наступили золотые деньки. Драки и конфликты сошли на нет, выбор развлечений мог удовлетворить кого угодно, программы по многим предметам стали пусть и сложнее, зато интереснее. Особенно большинству учащихся полюбился мистер Милвертон — новый преподаватель полётов.
В воздухе всё явственнее чувствовалось приближение весны. Рыхлый, полный воды снег проседал с каждым днём всё сильнее, как бы намекая, что скоро зимним забавам придёт конец. Так что момент для того, чтобы озадачить учащихся новой идеей, профессор Милвертон выбрал как нельзя более удачно. С самого первого дня своего появления в школе он взял под контроль все относящиеся к спорту забавы, устраивал состязания и рассказывал про ещё неосвоенные виды спорта, типа: кёрлинга, хоккея, биатлона и прочего. И вот теперь выяснилось, что он был не лишён честолюбия. Профессор Милвертон вознамерился ни много ни мало осчастливить волшебный мир Магоболом — новой игрой собственного изобретения и со временем возродить основательно подзабытые традиции межшкольных соревнований — это в ближайшей перспективе. В дальнейшем он надеялся сделать свою игру достойной альтернативой квиддичу и остаться в истории как человек подаривший волшебному миру самый популярный вид спорта.
Размениваться на мелочи мистер Милвертон не стал. Написал объявления, приглашая всех желающих присоединиться к разработке задач и правил новой игры, и раздал их старостам с просьбой развесить в факультетских гостиных. Идея вызвала бешеный энтузиазм. Студенты с первого до последнего курса устраивали спонтанные собрания, вступали в жаркие дебаты, высказывали соображения, что именно нужно включить в новый вид спорта, чтобы сделать его захватывающим и уникальным.
Маленькие слизеринцы тоже не остались в стороне и вносили свои предложения наравне с остальными. Гарри даже с братом решил посоветоваться, в надежде почерпнуть у него новых идей. Дадли откликнулся на предложение с радостью. После каникул, благодаря подаренному Гарри пеналу, у него появился новый друг. Оказывается в одном классе с Дадли учился мальчик сквиб, который, заметив весёлую змейку, сразу смекнул, что для его одноклассника существование волшебного мира тайной не является и это здорово облегчило жизнь обоим. Постепенно к их обсуждениям примкнули и другие ребята. Ну и что с того, что магглы не знали ни о существовании магии, ни о её реальных возможностях. Зато они отлично были знакомы с компьютерными играми и у каждого имелось своё мнение, что можно привнести в состязание, чтобы сделать его совершенно особенным.
Так и вышло, что Гарри завяз в переписке. Дадли самым добросовестным образом строчил в парном блокноте спеша передать брату все услышанные предложения, Гарри не менее усердно отвечал. Не то, чтобы ему страсть как хотелось осчастливить волшебный мир, но поведение директора действовало на нервы и активное участие в обсуждении «Магобола» имело сразу две причины: во-первых, показать, что он, Гарри, «как все», а во-вторых, слегка расслабиться и не думать постоянно о том, не закрались ли в директорскую голову ненужные подозрения. Да, Дамблдор вёл себя странно. Он постоянно попадался мальчишкам навстречу в коридорах, и Гарри пару раз отчётливо увидел, как директора перекашивает от злобы из-за того, что они ходят все вместе. То и дело поглядывал на Гарри в Большом зале, многозначительно улыбался, и если этим улыбочкам и раньше была кнат цена, то теперь они больше напоминали оскал безумной акулы-людоеда,
На душе у Альбуса было невообразимо мерзко. Ситуация с изгнанием из МКМ пошла не просто по наихудшему из всех возможных вариантов, она пошла по сценарию, который ещё пару месяцев назад и в страшном сне не приснился бы. Альбус пытался сделать хорошую мину при плохой игре, но получалось скверно. Давая своим читателям обещание снабдить их новой информацией из биографии светлейшего, «Пророк» не солгал и теперь раз в два-три дня подбрасывал всё новые и новые сведения о его ошибках и грешках. До больших грехов дело ещё не дошло, но интуиция вопила, что это вопрос времени. Прошёл даже слух, что Рита Скитер взялась за написание книги, и якобы призналась одной из близких подруг, что называться она будет «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора» и вне всяких сомнений станет сенсацией. Сама Рита хранила по этому поводу загадочное молчание, что только подогревало всеобщее любопытство.
Мерзавец Хальфи, на сотрудничество с которым поначалу было возложено столько надежд, ничем не помог. Складывалось даже впечатление, что он рад был бы загнать Альбуса в яму поглубже. Ведь знал, знал же заранее этот подлец о готовящейся публикации и не только не помог выиграть время, а намеренно утаил столь важную информацию. И ведь даже после того, как основная статья вышла в свет, этот скользкий гад мог предупредить, что к печати готовы и другие компрометирующие Альбуса статьи, но не предупредил. А уж Рита мать её Скитер расстаралась на славу. Она, оказывается, втихаря уже не первый месяц копалась в его, Альбуса, прошлом. Рылась в архивах, встречалась со свидетелями событий, брала интервью… Развила такую бурную деятельность, на какую у неё сроду ни собственных связей, ни средств не хватило бы… Оставалось только догадываться, кто это языкастую писучую тварь спонсирует?!
Попытка надавить на Хальфи и вынудить его, если не прекратить, то хотя бы отсрочить выход компрометирующих статей, провалилась. На прямой шантаж Альбус не решился. Мужичонка не герой и, если перегнуть палку с угрозами, бросится искать сильного покровителя. Любому, кто сможет прикрыть его собственный зад, выложит об Альбусе всё, что знает. Не то чтобы он знал много, но в нынешней ситуации любое лишнее обвинение могло привести к самым печальным и непредсказуемым последствиям.
Надежды на личные связи в МКМ себя тоже не оправдали. Все, кого Альбус ещё недавно считал своими верными союзниками, поспешили от него откреститься. Их не остановили ни выгоды от его возможного возвращения в конфедерацию; ни страх, что рано или поздно могут докопаться до их совместных, прибыльных, но неблаговидных махинаций; ни понимание, что без него, Альбуса, прикрывать их сомнительные делишки будет некому. Только двое всё же решились оказать ему хоть какую-то помощь. Заступаться не стали, но передали список главных инициаторов изгнания. Перечисленные в нём имена поставили Альбуса в тупик, более странного перечня он и вообразить не мог. Абсолютно все входящие в конфедерацию маги лоббировали интересы: своей страны; союзников своей страны; свои собственные или своих союзников. Людей же, которые сейчас окрысились на Альбуса, не связывали никакие потенциальные выгоды и обязательства. Более того, зачастую их интересы в конфедерации были прямо противоположны друг другу, и тем не менее по какой-то невероятной причине они решили объединиться в борьбе против него. Нет, какое-то связующее звено несомненно имелось, но хотя бы приблизительно определить, что бы это могло быть, не удавалось.
Но хуже всего было то, что Альбус чувствовал, как под ним всё ощутимее начинает шататься его последний оплот — директорское кресло. Ещё недавно казавшийся совершенно мизерным шанс, что все попечители проголосуют за его отставку, вдруг разросся до угрожающих размеров. Необходимость в таких невыгодных условиях заручаться поддержкой, давать обещания, идти на компромиссы — удручала невероятно, но тянуть время было смерти подобно. Вычеркнув из списка попечителей всех, с кем даже в теории невозможно было договориться, Альбус получил в сухом остатке всего четыре имени: Боунс, Аббот, Лонгботтом, МакЛагген.
Амелия Боунс отказалась поддержать его сразу. Являясь главой ДМП, она с самой первой минуты была настроена к нему крайне враждебно. Уже выслушивая гневные речи о недопустимости появления в школе троллей, сомнительных артефактов и учителей-алкоголиков, Альбус запоздало сообразил, что в этом году в Хогвартс поступила единственная оставшаяся в живых родственница Амелии — Сьюзен Боунс. Конечно же потенциальная угроза здоровью племянницы раздраконила и без того принципиальную стерву ещё больше. Впрочем, особых надежд на этот разговор Альбус и не возлагал, и отказ Амелии не стал неожиданностью, хоть и больно резанул по самолюбию.