На участке неспокойно
Шрифт:
Собственно, эта его нелюбовь к работникам милиции сдерживала теперь в нем ненависть, которая временами вспыхивала при виде Анатолия. Развязность и лень зятя казались ему пустяком в сравнении с одиночеством, уже начавшим подтачивать молодость дочери.
2
Катя почувствовала себя уверенно только тогда, когда увидела здание больницы в глубине небольшого сквера. Прежде чем зайти в него, она решила немного посидеть на
Шел двенадцатый час. Солнце, застыв в зените, казалось, охватило полнеба. Оно жгло так, что плавился асфальт. Люди, изредка появлявшиеся на противоположной стороне улицы, шагали медленно, прикрывая головы зонтом, газетой, книгой. Даже машины задыхались от жары и надсадно гудели, оставляя за собой глубокие следы от шин.
— Екатерина Ивановна, здравствуйте, — проговорил кто-то простуженным голосом.
Катя повернула голову: около скамейки стоял шофер больницы Азиз Садыков. Он, очевидно, был чем-то возбужден. Его круглые бесцветны^ глаза торжествующе блуждали по ее лицу. Под высокими острыми скулами ходили тугие желваки.
— Здравствуйте. Что вам? — неприветливо спросила Катя.
— Ничего… Проходил мимо, поздоровался — и все. Разве это запрещено? Раньше вы были со мною повежливее.
— Раньше я не знала, что вы способны совершать одну подлость за другой, — взглянула в его глаза Катя.
— Я никогда не делал людям зла… Конечно, в том случае, — быстро поправился он, — если меня не трогали. Есть, знаете, у нас еще слишком идейные товарищи, которые, выгораживая себя, стараются затоптать в грязь других. С такими я никогда не церемонюсь.
— Что же плохого вам сделала Зияева?
— Какая Зияева?
— Не прикидывайтесь дурачком! Вы отлично знаете, о какой Зияевой я говорю.
— Ах, это вы о Гульчехре Зияевой, — засунул руки в карман Садыков. — К ней я не имею никаких претензий. В молодости, между прочим, она была влюблена в меня. Бегала за мной повсюду.
— Может быть, наоборот?
— Не понимаю!
— Вы были влюблены в нее.
— У меня еще есть на плечах голова… Вообще, никакого бы скандала не было тогда ночью, если, бы участковый все сразу объяснил мне по-человечески. Вы же, наверно, слышали, он был пьяным…
Последнюю фразу Садыков произнес громко, надеясь, что его услышат работники больницы, проходившие в это время по аллее.
— Как вам не стыдно лгать! — покраснела Катя. — Я же была в то время у Зияевой и видела его, когда он приехал на машине Мансуровых.
— Что вы могли увидеть? — самодовольно усмехнулся Садыков. — У любви, как говорится, глаза слепы!
— Зачем вы носите брюки? — медленно приподнялась Катя.
— Какие брюки? — растерянно оглядел себя Садыков.
— Мужские.
— Ясно. — Он снова заулыбался. — Хотите сказать, что я баба? Меня этим. Екатерина Ивановна, не проймешь. Вы только себе нервы попортите. Кстати, они и так уже никуда не годятся… Я лично в своей жизни кое-что видел.
— Тюрьму?
— Ну, вы!.. Осторожнее! — заорал Садыков, двинувшись
— Негодяй!
Садыков, очевидно, не сразу понял смысл этого слова. С минуту он стоял неподвижно, глядя на удаляющуюся Катю, затем, оглядевшись пугливо, побежал, сильно размахивая руками.
— Нет, вы не уйдете, — догнав Катю, запальчиво произнес он. Его и без того большие глаза от возмущения расширились гак, что Катя, кроме них, ничего не видела. — Вы ответите за все! Я не позволю оскорблять себя. Не на того напали
— Отстаньте, Садыков! — устало отозвалась Катя.
— Я все расскажу главному врачу… Все! Ничего не скрою…
— Уйдите!
— Я тебе уйду, — переходя на «ты», еше больше распалился Садыков. — Я написал в отдел милиции и все рассказал о Голикове и Зияеве. Они получат по заслу< гам. Обязательно получат! Никто их не защитит! У меня есть свидетели! Еще какие свидетели!.. Думаете, если я узбек, так вы можете говорить мне все, что взбредет вам в голову? Не на того напали!
*— Отстаньте, Садыков, — снова попросила Катя.
— Отстаньте… Подумаешь, какая образованная!.. Ты поезжай в Свою Сибирь и там распоряжайся. Здесь я — хозяин! Понятно?
— Как вам не стыдно?
— Это тебе должно быть стыдно… Тебе, не мне!.. Я всех вас в порошок сотру. Всех — и Голикова, и Зияева, и тебя! Вы еще пожалеете, что связались со мной… Все пожалеете… Товарищ Петросян, товарищ Петросян, одну минуточку, — остановил он шедшего навстречу маленького худого человека. — Вы слышали, что она сказала? Вы должны были слышать, что она сказала! Что же получается? Выходит, нам, нерусским, никуда шагу нельзя шагнуть?
Катя смотрела на Садыкова гневными глазами и ничего не слышала. В ее ушах звучало сообщение о письме, которое он послал в милицию. Может быть, сейчас, в эту минуту начальник отдела собрал всех сотрудников и пробирал Сергея перед строем. Он как-то говорил, что подполковник строго наказывал провинившихся. Нет, нет, Сергей не был виноват. Он действовал правильно. Абдурахманов создаст комиссию, и она во всем разберется.
Надо сегодня же поговорить с Зияевым и сообщить ему о письме. Он сходит в отдел и расскажет, как все было. Если ему не поверят, тогда она, Катя Мезенцева, сама сходит…
— Ашот Гургенович, будьте свидетелем, мы это не можем так оставить, — уговаривал Садыков Петросяна, — Я дойду до самого товарища Ядгарова!
— Простите, у меня нет времени, — вежливо проговорил Петросян. Он сделал шаг в сторону и почти побежал к остановке автобуса.
Катя, прозодив его взглядом, взглянула в глаза Садыкову и зашла в больницу, ничего ему не сказав.
Азиз довольно усмехнулся: «Испугалась. То-то! Со мной шутки плохие. Я живо поставлю на место». У него все так и пело в груди. Сегодня не было на свете человека счастливее его. Он сумел поставить на место эту выскочку Мезенцеву. Теперь она не скоро успокоится.