На участке неспокойно
Шрифт:
Есть люди, которые, несмотря на полный достаток в доме и хорошее положение на службе, постоянно чем-нибудь недовольны и стараются напакостить всем, кого встретят на своем пути.
Еще в детстве развилось у Садыкова это нездоровое чувство, и он не пытался избавиться от него. Наоборот, с годами оно еще сильнее овладело всем его существом, и он гадил подло, ни с кем не считаясь, испытывая при этом ненасытную радость.
Правда, работая в больнице, Азиз сдерживал себя, и многие думали, что это хороший, бескорыстный работник. В прошлом году за многотысячный проезд
Это случилось полтора года назад. Был праздник — Первое мая. Работники больницы на машинах выехали за город. Расположились у небольшой горной реки, в редком ветвистом кустарнике, среди которого поднимались тутовые деревья. Позавтракав и наговорившись вдоволь, все разбрелись по берегу реки.
Катя оказалась с молодыми врачами Манзурой и Эркином Хасановыми. Они приехали в Янгишахар из Ташкента после окончания медицинского института. Через месяц поженились и жили в небольшом домике, расположенном во дворе больницы.
— Хорошо-то как! — прижимаясь к Эркину, восхищенно проговорила Манзура.
— Да, Манзура! — улыбнулся Эркин.
— Давай посидим на этом камне?
— Давай.
— Ты не устал?
— Что ты!
— У тебя какие-то грустные глаза.
— Вот чудачка!
Катя подошла с ними к лысому валуну, с радостью прислушиваясь к веселым шуткам и песням, доносившимся до нее со всех сторон. «Давно я не была такой счастливой, — думала она. — Теперь буду каждый год приезжать сюда. Все такие милые, хорошие товарищи».
Катя свернула за дерево, стоявшее около валуна. «Что это я за ними увязалась? — спросила она себя с упреком. — У них своя жизнь. Манзура от радости совсем потеряла голову. Когда-то и я была такой…»
Счастье, только что баловавшее Катю, куда-то исчезло, и на нее навалилась такая тоска, что хотелось на виду у всех по-бабьи разреветься. Ее уже не восхищали ни веселый смех и говор товарищей, ни река, ни изумрудный ковер из трав и цветов. Она закрыла уши, чтобы ничего не слышать, и побежала, еще сама не зная куда, проникнутая только одним желанием: уйти как можно дальше от всего, что ее привлекало несколько минут назад. Потом, когда не было сил бежать, она упала на траву и долго лежала, глядя на небо, покрытое легкими, перистыми облаками. В голове не было никаких мыслей, и ей не хотелось о чем-либо думать. Хотелось бесконечно долго прислушиваться к тишине, которая все сильнее и сильнее обступала ее, принося с собою глубокий покой.
Через несколько минут ее начал одолевать сон, и она задремала. В это время кто-то позвал ее тихим, срывающимся голосом:
— Катюша!
Она нехотя открыла глаза и увидела перед собой склоненного Азиза Садыкова. В правой руке у него был небольшой букет полевых цветов.
— Возьмите. Это вам.
— Спасибо.
— Я еще принесу. Хотите?
— Не
— Красивая вы…
Она села, кладя рядом цветы. На ней было голубоватое сильно декольтированное платье, и ее тело на фоне всего зеленого, казалось, было вылито из светлой тонкой бронзы.
Садыков взял букет и снова протянул ей:
— Держите!
Как только она протянула руку, он всем телом навалился на нее и начал целовать ее полуобнаженную грудь. От неожиданности Катя до того растерялась, что не оказала ему никакого сопротивления. Он воспринял это по-своему и зашептал, обдавая ее винным перегаром:
— Катя! Катя!
— Пустите! — задохнулась она от гнева и обиды.
— Катя!.. Проси все, что захочешь! У меня есть много денег Я ничего не пожалею! Только не гони меня! Пожалуйста… Я давно люблю тебя!.. Не гони!
— Пустите1
— Не пущу! Ка-а…
Азиз недоговорил — внезапно почувствовал такую боль в животе, что на какой-то период потерял сознание.
Катя подняла булыжник и отошла с ним в сторону.
У пришедшего в себя Азиза весь хмель вылетел из головы. Ему стало страшно. «Еще ударит, сволочь, — забеспокоился он. — Разбирайся потом — кто прав, кто виноват? Не надо было связываться. Есть же другие… Хотя бы не закричала. Таджиддин Эргашевич никогда не простит мне этого».
— Брось камень. Я пошутил.
— Не подходите! — подняла Катя руку с булыжником.
— Пошутил я… — Азиз все-таки сделал к ней шаг.
— Не подходите! Считаю до трех: раз…
— Екатерина Ивановна…
— Два…
— Сумасшедшая, — остановился Садыков. Он некоторое время еще смотрел на нее умоляюще, потом отошел немного и заговорил озлобленно, заправляя рубашку, выбившуюся из брюк. — Подумаешь, недотрога! Я же знаю, что ты была замужем. Все равно когда-нибудь не вытерпишь, сама бросишься на шею. Не мне, так другому. Видал я таких, как ты. Все вы только для виду ерепенитесь. Строите из себя черт знает кого. Ты еще не раз пожалеешь, недотрога…
Она стояла с камнем в руке до тех пор, пока Садыков не ушел. Потом упала на землю и заплакала. Ей было горько не только потому, что теперь уже окончательно был испорчен праздник. Перед нею снова встало прошлое. Оно напомнило о себе своей жестокостью, которая жгла, будто углями, ее израненную душу.
Наступит ли когда-нибудь этому конец? Сможет ли она опять жить полной жизнью? Сумеет ли победить прошлое?
Позади послышались тяжелые шаги, и кто-то хриплым басом спросил:
— Товарищ, вы не скажете, где находится больница?
Садыков обернулся и, не вынимая рук из карманов,
кивнул влево:
— В конце сквера.
— Благодарю. Я, значит, недавно в Янгишахаре. Приехал из Ташкента. К жене. Во-от. Она работает в этой больнице.
Садыкову словно под ноги налили расплавленный свинец:
— Как ее фамилия?
— Мезенцева.
— Екатерина Ивановна?
— Вы ее знаете?
— Я работаю в больнице, Гафуров, — соврал Садыков.
— Депринцев.
— Соскучились?
— Жена! — многозначительно произнес Анатолий. — Вот принес ужин.