На участке неспокойно
Шрифт:
Сергей обернулся — к ним, улыбаясь приветливой,
радушной улыбкой, шел грузный мужчина в халате. У
него было широкое лоснящееся от пота лицо, на котором, как два черных мотылька, топорщились густые брови.
— Салам аллейкум, Лазиз-ака. Яхшимисиз? — приложил он правую руку к сердцу.
— Салам, Юлдаш-ака, салам. Чаем угостишь? Это мой друг, — указал Лазиз на участкового. — Сергей Голиков.
— Здравствуйте, — протянул руку чайханщик. Он глядел на Сергея исподлобья внимательными, настороженными глазами, словно хотел
— Пойдемте, у нас мало времени, — поторопил Лазиз.
— Пойдемте, пойдемте. Мархамат, — гостеприимно проговорил Юлдаш-ака.
Они зашли в чайхану, пересекли ее неширокий, полутемный зал с глиняным полом, вышли из зала в другую дверь, за которой оказалась небольшая, обросшая густым хмелем площадка.
Площадка была сооружена над речкой у двух столетних дубов. На ней стоял деревянный топчан, такой же, какие находились перед чайханой, только с новым, более толстым ворсяным ковром. На ковре с трех сторон были аккуратно сложены тугие плоские подушки.
— Пожалуйста, прошу вас, — указал Юлдаш-ака на топчан.
— У тебя здесь, как у аллаха за пазухой, — весело проговорил Лазиз. Он быстро снял туфли и, забравшись на топчан, облокотился
противоположный берег реки, за которой далеко-далеко расстилалось хлопковое поле. По нему, будто кузнечик, двигался колесный трактор. На горизонте, там, где поле сливалось с небом, тянулся вверх острый шлейф пыли — там, должно быть, шла автомашина.
Юлдаш-ака оказался гостеприимным хозяином. Он заставил топчан подносами, на которых, дразня аппетит, лежало столько сладостей и фруктов, что хватило бы на десять человек.
— Ешьте, ешьте! Вы у меня редко бываете. Ешьте, Сергей-ака, — радушно потчевал Юлдаш-ака.
2.
— Расскажи мне о себе, — попросил Лазиз. — О чем вы говорили с Якубом Панасовичем? Разговор с Абдурахмановым меня не интересует. Вчера вечером он такой нагоняй мне устроил, что вспомнить страшно. Его злит, что я не нашел преступников. Можно подумать, что мне это приятно… Ладно, молчу… Рассказывай!
— Собственно, мне нечего тебе рассказывать, — следя за тем, как Лазиз разламывал лепешку, произнес Сергей. — Ты уже все знаешь… Я часто вспоминаю время, когда Якуб Панасович стал начальником отделения уголовного розыска, — задумался участковый, — ты не позабыл, какой он был тогда? Неразговорчивый. Хмурый. Беспрерывно дымил трубкой. В отделе было тяжелое положение. Преступления совершались почти каждый день. Бывший начальник ОУР чуть не плакал. Я знаю, он делал все, чтобы ликвидировать преступность… Только, наверное, одного старания
— Талант и любовь к делу! — вставил Лазиз, стараясь угадать, куда клонил Сергей.
— Сейчас о нашем отделе заговорили, как о лучшем, — тем же тоном продолжал Сергей. — О нас написали в газете. Недавно хвалили на коллегии Министерства. Наверно, занесут на республиканскую Доску почета. Количество преступлений уменьшилось, раскрываемость уже увеличилась вдвое. Я верю, придет время, когда у нас не останется ни одного нераскрытого преступления. Мы поднимем все старые дела и исправим ошибки прежнего начальника уголовного розыска.
— Нам бы раскрыть магазинную кражу — уныло протянул младший лейтенант.
— Магазинную кражу раскроем вместе, это нетрудное дело… В последнее время повсюду, где бы о нас ни говорили, только и слышно имя подполковника Абдурахманова… «Благодаря его умелому руководству…», «В результате его замечательного организаторского таланта…», «Потому что он умеет подойти к каждому человеку…», «Ему не свойственно чувство высокомерия…» Честное слово, меня от этих слов тошнит. Все же это неправда! В том, что наш отдел вышел в передовые, заслуга не одного Абдурахманова, а всего коллектива!.. Хотя, Лазиз, мне кажется, что нас иногда незаслуженно хвалят.
— Ты это брось.
— Нет, Лазиз, я совершенно серьезно говорю. Ты смотри: факты аморальных проступков у нас имеются, нарушения служебной дисциплины имеются, извращения приказов и распоряжений Министерства имеются, нарушения соцзаконности имеются.
— Кто же виноват в этом?
— Рыба гниет с головы, — резко сказал Сергей.
— Я думаю, что некоторую долю вины ты и на себя возьмешь? — лукаво прищурился Лазиз. — Или ты настолько кристально чистый, что тебя не за что ругать? Кстати, ты так и не сказал мне, о чем говорил с тобой Якуб Панасович.
— Не хочется возвращаться, Лазиз, к этому… У меня нет слов, чтобы передать тебе все, что чувствовал я, когда он прочитал мне письма. Я и сейчас еще не в своей тарелке. Помнишь, я как-то ночью разыскивал автомашину, чтобы отвезти в родильный дом жену дружинника Зияева?
— Не забыл.
— Не понимаю, зачем люди клевещут друг на друга? Это я должен был написать письмо в больницу и рассказать о подлости Садыкова.
— Второе письмо от кого?
— От Сары Исааковны, лотошницы. Написала, что я взял под защиту Жана Мороза, который, якобы, пытался обворовать ее.
— Ты же его действительно взял под защиту. Я Мороза знаю. Мне кажется, что зря все-таки выгораживаешь его. Я бы на твоем месте не миндальничал с ним.
— Ты бы на моем месте поступил точно так же, как я, — попивая маленькими глотками горячий чай, уверенно сказал Сергей. — Мороз в сущности неплохой человек. Вся беда в том, что никто из нас ни разу не попытался по-настояшему помочь ему. Он вбил себе в башку, что никому не нужен, и делает, что хочет, даже не задумываясь, хорошо это или плохо.