На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
Всем было ясно, что день прожит не зря, и после ужина, перебивая друг друга, припоминали подробности встречи с капитаном, радовались, каким недалеким оказался тот и какие далекие они сами.
Василий лежал поверх одеяла, свесив ногу, курил и пепел стряхивал в консервную банку, стоявшую на груди. На душе было муторно, где-то внутри не успокаивался писклявый голос Аллы Пугачевой: то ли еще бу-удет, то ли еще бу-удет, то ли еще будет, ой-ей-ей! И заглушить его не мог даже рык редактора.
Но вот кто-то со словами: «Мадам, уже падают
— Так, да?
— Катись-ка… — сказал Василий.
«Каждый раз одно и то же, — подумал он, оглядывая утопающую в дыму комнату, стол, кровати, кинокамеру в ободранном футляре, штативы, сложенные в углу. — Каждый раз одно и то же…»
Спал эту ночь Василий плохо, часто просыпался, подолгу не мог заснуть. Надоело! Ох как надоела эта жизнь — звонкая и пустая, как стук монетки о булыжник. Нет основательности. Во-от! Прыгаешь и звенишь, будто под тобой пустота. Словно все вокруг затеяли детскую игру. Все восемь лет. Девятый год…
Утро выдалось прекрасное, именно в такую погоду снимают хорошие фильмы. Гостиничный номер, оказалось, был оклеен золотистыми обоями. И когда раздернули шторы, все засверкало и заблестело, как в золотой шкатулке.
Если кто-нибудь подходил к окну и видел свой автобус, тут же вспоминал вчерашний гон от представителя закона, смеялся и шутил: по всему выходило — нигде капитан, кроме милиции, работать не сможет. Не возьмут!
А в семь ноль-ноль капитан, как по-щучьему велению, появился, встал у автобуса и закурил. Остроумные шутки тут же прекратились, и редактор, поспешно заправляя рубаху, бросил Василию:
— Идем!
Еще с крыльца редактор крикнул старому знакомому:
— Привет, капитан, чего не спится?
— Чтобы вы спали спокойно, — перефразировал капитан заголовок передачи о милиции.
— Спасибо, да и так не жалуемся.
— С вами, как с порядочными, а вы… Что будем делать?
— Будем работать, капитан.
Но тот покачал головой.
— Это абсолютно исключено. У нас в городе проходит всесоюзная конференция.
Редактор тут же сменил тон и полез в бутылку, и некому было его удержать.
Что творилось с Василием — слов не подобрать. Он страдал! Всегда в почете, всегда на виду, первые руководители стараются произвести на него хорошее впечатление. И вот… И вот оно, подтверждение — все на этой работе временно, все случайно. Это — не настоящая жизнь. Это какая-то игра! Только звон один! Аварий настоящих и то не бывает.
А когда капитан сказал, что и горисполком не поможет, что там обо всем знают и что сейчас эту колымагу нужно перегнать во двор милиции и составить акт…
Тут-то Василий психанул!
— К едреной фене всех! Надоело! Мои нервы больше не выдерживают, — сказал он редактору. — Вы как хотите, а я пошел домой.
— Ладно шутить, — мрачно сказал редактор. — Тоже мне, шустряк, домой пошел. Сто
Василий хотел ответить как надо, но так велика была его обида и столь позорным виделось положение, что он просто повернулся и пошел, даже не вспомнив про сумку с термосом и командировочными тапочками. Он еще услышал голос офицера за спиной:
— Может, задержать?
А вот что ответил редактор, Василий не расслышал. Но должен правильно ответить: на студии все демократы.
«Надеются, — продолжал кипеть Василий, — думают, зайду за угол, посижу на скамейке, отмякну и вернусь. Кукиш! Плохо знаете меня».
И, чтобы укрепить свою злость, припомнил, что у редактора есть водительские права, вот он сам пусть перегоняет, угоняет, пригоняет, пусть как хочет…
И снова защемила душа, тихо застонала с такой болью, словно теснили ее прутья железной клетки. А клетка такая узкая, что аж кровь закипает в висках, того гляди, лопнут вены. Другая жизнь проходила рядом, шла она параллельным курсом, и была в ней какая-то удалая бесшабашность, притягивала она тревожной загадочностью, своим противоборством кого-то чему-то…
Одним словом, настоящая жизнь!
Василий приехал прямо на студию и оставил заявление об увольнении. Все, конечно, растерялись, подумали, что шутка, сразу кинулись с вопросом: где техника, где люди — видно, редактор еще не успел дозвониться.
— Куда они денутся, — со злостью сказал Василий.
Увольняли его с большим шумом, равнодушных не было. Поэтому хоть отбавляй разговоров, наставлений, упреков. Грозили статьей. Но Василия на испуг не возьмешь, и статьи он не испугался. Тогда завгаром применил последний сильнодействующий прием: он пообещал в самое ближайшее время вездеход «Ниву», а этого голубого, с серебряными шариками — под пресс.
Василий был тверд. Хватит!
— Судить бы тебя, но ладно, живи. Если сильно прижмет, приходи, подумаю, может, возьму обратно, — сказал завгар, подписывая заявление.
Новое место Василию понравилось. Объединенное автохозяйство впечатляло, и это при том, что Василий видел и не такие гиганты — все областные монстры ему были известны. Но одно дело — заскочить на минутку и на все бросить беглый взгляд, другое — смотреть изнутри. Инспектирующий генерал и солдат по-разному видят одни и те же вещи.
Жена вся испереживалась, даже на детей шуметь перестала. Чего, глупая, испугалась? Василий успокаивал ее, как мог.
— Ты же сама хотела, чтобы я не ездил по командировкам. Ты же сама все кричала: безотцовщина, безотцовщина… Так ведь?
— Все так, — отвечала жена. — Только страшно… Девять лет на одном месте. Как теперь сложится?
— Первый раз всегда страшно, — ответил на это Василий. — Ты не учитываешь одной существенной детали: была бы шея, а хомут всегда найдется.
И под домашними прениями была подведена черта.