На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
— Пехота.
— Н-ну, а еще вопросы… Царица полей… — Василий прищелкнул языком, что в данной обстановке означало: сам виноват. — В атаку ходили, наверное, — сказал Василий уже спокойнее.
— Ходил. Так то — война. Как сейчас думаю, там все попроще. Там видишь врага и знаешь, что его надо уничтожить. Вот и все. И ничего тут не удержит. А здесь врагов нет… Но вот какие-то ниточки, веревочки, прямо какая-то паутина…
— Ладно, не надо печали, вся жизнь впереди… Победа будет за нами. Точно вам говорю. Самым святым клянусь, — сказал и осекся, потому что тут
— Еще бы, конечно.
— Вот я сам схожу — и посмотрите.
С замом Василий больше не встречался, плакатики-стендики его теперь не интересовали. Он даже толком не помнит, какое лицо у зама. В памяти остался лишь кондиционер. И тем не менее Василий добавил:
— У меня с ним хорошие отношения.
— Пустое, — сказал Афанасий. — Ладно, я пойду. Спасибо на добром слове.
На следующий день Василий проснулся в боевом настроении. Он еще не открывал глаз, еще лежал, не решаясь нарушить приятное состояние полусна. А по венам уже бежала взбудораженная кровь — денек сегодня будет горячий.
В это утро даже малышка не плакала, а жена, наливая ему чай, спросила встревоженно:
— Что-нибудь случилось?
Василий засмеялся и обнял ее за талию.
— Жди меня, и я вернусь, только очень жди!
— В а с и л и й…
— Жди, когда наводят грусть желтые дожди.
…И он ушел, а она еще долго стояла на кухне у окна. В трамвае Василий придумывал для заместителя по соцбыту всякие логические ловушки, и все выстраивалось так, что куда бы ни повел заместитель, все равно он оказывался в тупике. Ему оставалось только одно: поднять руки. А еще он будет оправдываться, но его белиберду Василий выслушивать не будет: ни к чему это — тебе предоставлена такая власть, столько судеб ты держишь в своих руках, и если тебе становится это в тягость — уходи в рабочие, забивай гвозди, убирай верстаки, крути баранку.
Василий настолько увлекся своими мыслями, что не заметил, как похорошели от ночного морозца улицы. На фонарях, на деревьях, на балконах, где уже стояли приготовленные к Новому году елки, выступил густой мохнатый иней. Тяжелый, уставший от забот промышленный город напоминал в это утро Снегурочку.
До девяти тридцати, то есть до тех пор, пока не отхороводилось начальство в кабинете управляющего, Василий был в тревожном состоянии. Он думал так: если срочно пошлют куда-нибудь — откажется, лучше день простоит на профилактике — завтра вывозить монтажников. Но сложилось все удачно: диспетчер сказал:
— Почисть своего зверя, Василий Иванович, после обеда за гостями поедешь.
— После обеда — хоть за белыми медведями, — ответил Василий.
А пятиминутка продолжалась, а сердце учащало свои удары. Василий нащупал вену, и ему показалось, что кровь толчками бьется в большом пальце.
И вот, наконец, он попал в знакомый кабинет, к заму, к Сергею Сергеевичу.
Тот оживился, увидев Василия, худое, уже с утра утомленное лицо зама выразило самые добрые чувства.
— Давненько, давненько…
«Какая память, — удивился Василий. — С того разговора прошло ну никак не меньше полугода, а говорит так, словно это было только вчера».
— Стенды ладно, Сергей Сергеевич. Я по другому делу. Я по поводу судьбы Афанасия Овчинникова.
— Так, так, я слушаю. Что-нибудь случилось?
Лицо у заместителя сразу стало внимательным, и усталость куда-то пропала.
— Да вы же сами знаете… Все квартира… У него же приемная дочь. А спохватились, когда остался только один свободный вариант: поселиться Овчинникову в доме, где живут наши товарищи. Но это же не дело. Опять же все знают историю этой семьи.
— Так, так, — простучал, как дятел, Сергей Сергеевич. — А что вы предлагаете?
— Да хоть самую малость чуткости. Понять его…
— А кто вам сказал, что мы не понимаем? Опасное заблуждение. Довожу до вашего сведения ответственно и официально: мы глубоко понимаем и горячо одобряем благородный поступок товарища Овчинникова. Но, в отличие от некоторых, мы не делаем из этого трагедии.
Василий несколько был сбит с толку, что так быстро попал в «некоторые».
— Да никакой трагедии. Просто ему надо помочь с обменом.
— Мы же предложили ему новую квартиру со всеми удобствами, а он повел носом.
— Вы же сами понимаете, она ему не подходит, потому что…
— Не подходит. А вы сами-то задумывались, сколько у нас еще нуждающихся и притом — остро? Миллионы квадратных метров жилой площади вводится у нас ежегодно, казалось бы… А бараки тем не менее остаются… А сколько развалюх без всяких удобств. Простите меня, но о такой квартире, какую предложили товарищу Овчинникову, многие могут только мечтать.
— Да, но ему надо бы…
— А кому сейчас не надо, — снова перебил Василия заместитель. — Всем сейчас надо: и мне, и вам, и каждому. Голова пухнет от всех этих забот. И все равно кто-то остается недовольным. И еще — существенное уточнение: заниматься обменом квартир не наше дело, на то есть обменное бюро.
Василий провалился в пустоту. Кровь его кипела. Была такая же беспомощность, как когда-то при встрече с капитаном милиции. Ни тому, ни этому — ничего не докажешь. К Василию пришла дикая мысль: совершишь вдруг что-нибудь, и попадется такой вот следователь — засудит и не спросит, как зовут. Все зло в жизни, все беды от сергей сергеевичей!
А Сергей Сергеевич тоже, видно, разволновался, покрутил головой, словно ослабляя ворот рубахи, достал расческу, причесался. Краска с лица сошла, и оно снова стало уставшим, и он спросил уже другим тоном… в общем, спросил, как приятель приятеля:
— А дикторши выступают в своей одежде или в казенной?
И Василий ответил с вызовом:
— Конечно, в казенной. Шьют. Целая мастерская.
— Ин-те-ресно… Значит, придет, допустим, другая дикторша и тоже может воспользоваться?
— Зачем же? — с нарастающей злостью сказал Василий. — Не военные годы, с чужого плеча никто не носит.