На всех дорогах мгла
Шрифт:
– Так вот почему ты так завелся… Ты не хочешь, чтобы во власть пролезли люди вроде этого придурка.
– Такие, как он, туда точно не пролезут. Потому что этот – просто дурак. А вот те, кто стоит за ним, – эти как раз могут. Такие дураки для них – как таран.
– Но это просто провинциальный дурак.
– Так им не обязательно самим становиться властью. Им просто хочется, чтобы власть им разрешила самим быть властью. То есть убивать тех, кого выгодно. Этого будет достаточно. И в небольшом городе это намного проще
Он поднялся с круглого сиденья.
– Подожди, – сказала Нэнэ, продолжая смотреть в пустую тарелку.
– Что-то важное осталось.
– Я, когда в школе училась, тоже принципы для себя придумала. Больше из старых книг, конечно, но они же все про это. Например, что лучше умереть с голоду, чем буду наркотиками торговать. Или даже чем проституция. Почему-то мне казалось, что это близко, хотя второе не так осуждается.
– И там и там продается удовольствие. Просто в наркоторговле ты продаешь вещество, а в проституции свое тело.
– Ну да, все равно что от себя кусок мяса отрезать… Так вот, с тех пор я немного выросла, и мысли мои стали меняться, – она убрала волосы с лица и тоже посмотрела вдаль. – Нет, ни собой, ни наркотиками я не торгую. И с голоду, как нетрудно заметить, не умерла. Но мне тут история одна вспоминается. Я в церковь не хожу и вообще от этого далека, но это очень хорошо именно с исторической точки зрения. Помнишь, на последнем ужине, когда жареного барашка ели, Иисус сказал ученикам, что один из них его предаст. А Петр начал божиться, что нет, учитель, как можно, да я за тебя, да мы все за тебя…
– Ага, припоминаю эту историю. Симон, оперативная кличка: Булыжник.
– Он самый! А Христос ему отвечает: Булыжник, не зарекайся. Вот увидишь, сегодня еще до утра ты от меня три раза отречешься. А потом так оно и случилось.
Нэнэ помолчала, пытаясь припомнить, что было дальше. И закончила словами от себя:
– Не знаю, правда это или нет. По три раза одно и то же только в сказках случается. Но сказано-то мудро. Не надо зарекаться. Чтобы не было так больно, когда ты это все-таки нарушишь и отречешься.
Они вышли в ночь и уже на пороге разошлись в разные стороны.
Черский шагал дописывать статью про бомжей и пытался понять – хотел ли он с ней сблизиться или просто поговорить? Почему-то казалось, что сблизиться теперь не получится. Она узнала его с неправильной стороны.
Но если посмотреть по-другому: если бы они сблизились, она бы и так его узнала с неправильной стороны.
И как теперь с этим быть?
А тут еще убийство это подъехало…
4. В трофейной многоэтажке
Да, прошлое умеет меняться не хуже, чем настоящее. К тому времени, как Черский
Афганистан! Страна песков и диких скал!
Афганистан! Туда бен Ладен убежал!
Афганистан! Мы одержали сто побед!
Афганистан! Конца войне все нет и нет…
Но тогда, в самом начале 1993 года, Усама бен Ладен был еще молодым, подающим надежды исламским радикалом, который вел недозволенные речи о правящей саудовской династии. А недоумки с высшим образованием были уверены, что после распада СССР очень скоро наступит всеобщий мир, потому что так говорил Фукуяма…
* * *
Было уже почти десять часов, и Черский оказался последним, кто вышел из офиса редакции.
Разобравшись со злополучными бомжами, афганец шагал домой. Путь его лежал по тому же маршруту, куда он ходил ужинать, мимо уже закрытой блинной, которая теперь походила на опустевший стеклянный флакончик.
И все это казалось какой-то странной насмешкой судьбы.
Он свернул на Гоголя и уже прошел половину пути, когда вдруг заметил: что-то не так.
По старой привычке он сбавлял шаг, пока не остановился, попутно вглядываясь в полумрак бульвара. Он пытался сообразить, что же его так смутило.
Конечно, это могла быть и ложная тревога. Ну, он предпочитал разобраться с тревогой ложной, чем прохлопать что-то настоящее.
Итак, сумрачный и по-настоящему безлюдный бульвар имени Гоголя. Снег после падения советской власти едва убирали, и он таял сам, превращая тротуар в вязкое болото. По правую руку, за сугробами и черными контурами деревьев – сумеречная стена четырехэтажек. Когда Черский был мал, их как раз достраивали и заселяли туда работников трикотажной фабрики…
Нет, дело было не в многоэтажках. Он перевел взгляд опять на ставшую вдруг непривычной и опасной аллею. Присмотрелся еще раз.
И тут его осенило.
Что-то случилось с фонарями, что должны были освещать бульвар под окнами трикотажных многоэтажек. И они просто погасли. Так что белый кусок бульвара погрузился в непривычный мрак.
Это его и смутило. На пути перед ним легла мгла.
Успокоившись и даже немного развеселившись после такой удачной догадки, он смело зашагал вперед, чавкая подошвами.
Когда он уже вступил в накрытый мраком участок, на ум пришел кусок стихотворения. Он не помнил, где и когда это прочитал. Кажется, что-то французское…