На заре земли русской
Шрифт:
Радомир с двумя лошадьми уже ждал его за городской чертой и то и дело поглядывал на небо. Перед тем как сесть на коня, он перекрестился и тут же плюнул через правое плечо.
– Плохой знак, княже, – невесело молвил он. – Ты погляди только, как потемнело! Гроза собирается, не иначе. Может, переждём, да и по хорошей погоде?…
– Давеча надо было, – сердито ответил Полоцкий. – Али ты дождя боишься?
Насмешливый тон его смутил старшего дружинника. Радомир ничего не ответил, опустил ноги в стремена.
– Хоть бы с дружиной старшей поехали, – продолжал он ворчать, не оглядываясь на Всеслава. – Опасно на дорогах, да и что за дело – князю без дружины?
– Мы ненадолго, – ответил Всеслав. – Да и на что мне такая охрана? Поди, не маленький!
С этими словами он пришпорил коня. Радомир, покачав головой, вздохнул и
Когда князь с дружинником миновали удел, уже стемнело. Почти всю дорогу они ехали в совершенном молчании, тишину нарушал лишь стук копыт и тихий звон оружия, раздававшийся при каждом шаге коней. Князь думал о своём – его очень интересовала причина такого спешного вызова в стольный город. С Изяславом друзьями они никогда не были, Полоцкий не любил его и не уважал, впрочем, как и киевляне и новгородцы. Изяславу не важна была власть, ему хотелось иметь осознание этой самой власти, и после смерти отца Ярослава он получил её, причём в весьма немалом количестве. Братья Святослав и Всеволод удовольствовались лишь уделами, но они были менее горды, жестоки и заносчивы, и Полоцкий, будь он на месте Ярослава, с куда большей охотой отдал великое княжение кому-либо из младших братьев, хотя и по писаному закону престол наследовал старший сын, за отсутствием такового – брат. Сам же Всеслав приходился Ярославу каким-то очень дальним родственником, он и сам толком не помнил, кем, потому на Киев рассчитывать ему не приходилось, да и не хотел он. Слишком большой ответственностью казалась ему власть над всей христианской Русью, и для того, чтобы править ею, нужна была жёсткость и умение подчинять, которых у Всеслава не было. Он вполне довольствовался Полоцком, в нём родился и в нём же остался княжить, защищал его, самым лучшим украшением своего города считал прекрасную Святую Софию, колокола для которой велел увезти из покорённого Новгорода. Киев не был нужен Всеславу, и единственным его желанием, относящимся к сему городу, было сменить правителя, потому что судя по слухам, ходившим среди полочан, новгородцев да и самих киевлян, недовольны они были великим князем Киевским, много бесчинств и несправедливостей творил он в землях своих.
Вечный мир
– Я давно ждал тебя, – когда Всеслав вошёл в горницу, Изяслав даже не соизволил подняться при его появлении. Он сидел за широким деревянным столом, развалившись на изразцовом троне с высокой спинкой, и смотрел куда-то мимо гостя, как будто бы показывая своё и без того заметное равнодушие. – Почему ты не приехал ранее?
– Грамота твоя вторая пришла в Полоцк седмицу назад, – ответил Всеслав, стараясь говорить как можно более спокойно и хладнокровно. Он устал с дороги, но на приём к Киевскому пошёл сразу же, и обычная невежливость Изяслава раздражала его. – Четыре дня занял путь до тебя.
– А ещё три? – допытывался Изяслав, но тут же махнул рукою и провёл ею по своей коротко остриженной бороде. – Впрочем, ты никогда не отличался послушанием. Пошто Всеволода в болоте своём северном удерживал?
Рассмеялся бы Всеслав, да обстановка была не та. Нажаловался, знать, Переяславский.
– Не держал я его, – возразил он. – Отпустил, когда пришёл ко мне.
– Не лез бы ты к нам, Полоцкий, – поморщился Изяслав, – самому бы проще жить было. Сидел бы в своей дыре с кривичами и не высовывался. Женился б хоть для приличия, детьми обзавёлся, наследников-то у тебя, поди, нет никого. А то как волк какой на нас кидаешься. Надоел ты мне, страсть как надоел, – с этими словами киевский князь несколько раз постучал ладонью по столу. Дверь в горницу отворилась, и на пороге появились двое стражников с копьями, которые в остальное время охраняли вход в княжеский терем.
– Взять его! – приказал Изяслав, махнув рукою в сторону полоцкого князя. Слуги выполняли приказы Киевского и повиновались ему, как хорошо обученные собаки.
– Какое право имеешь?! – возмутился Всеслав, отступая к дверям. Уж чего-чего, а такого расклада дела он точно не ожидал.
– А всякое! – с вызовом воскликнул в ответ Изяслав. – Моя власть и на тебя распространяется, приказывать здесь буду я! Что вы стали, будто столбы, увести его! – прикрикнул он на растерявшихся слуг своих.
Двери горницы захлопнулись за спиной у Всеслава. Он понял, для чего Изяслав вызывал его в Киев: он мешался ему на пути к славе среди русичей, и Киевский хотел убрать его с дороги, а кровь проливать то ли не решился, то ли по каким-либо другим причинам не стал. У лестницы при входе в терем, спрятавшись под навес от дождя, ждал его верный Радомир. Увидев своего князя в сопровождении угрюмой стражи с оружием наперевес, он смутился. Всеслав хотел подойти к нему, но один из стражников – кажется, тот, которого он оттолкнул в горнице – молча преградил ему путь копьём.
– Возвращайся в город! – приказал Всеслав своему дружиннику, перекрикивая вой шквального ветра. – Димитрию ничего не говори!
Они прошли княжеский двор, оставили позади добрую половину населённого Киева. Дождь лил немилосердно, вода, казалось, была везде, и нельзя было точно сказать, что блестит на лицах людей, торопившихся спрятаться от ливня – слёзы или капли дождя… Когда стражники довели князя до места его предполагаемого заключения – невысокий, на большую часть врытый в землю сруб – сухого места уже ни на ком не оставалось. Один из слуг втолкнул Полоцкого в покосившийся дверной проём, из-за размера которого тому пришлось согнуться чуть ли вдвое, и запер дверь снаружи. С той стороны послышался звон ключей и негромкий разговор, до того растворившиеся в шуме непогоды, что ничего нельзя было разобрать, а затем удаляющиеся шаги одного из стражников, второй же остался на месте. Всеслав бросился к выщербленной прямо в земле лестнице, поднялся на три ступеньки и несколько раз с силой стукнул в дверь.
Не было ответа ему, только дождь стучал по крыше, по стенам, чуть выступающим из-под земли. Напрасно Всеслав стучал, просил позвать Изяслава, угрожал – его либо не слышали, либо и не хотели слышать. Поняв, что этим он ничего не добьётся, он с тяжёлым вздохом опустился на земляной пол и закрыл лицо руками. В столь позорном и ужасном положении он не помнил себя ещё никогда.
Тем временем и Радомир понял, что произошло во время разговора князей полоцкого и киевского. Ни для кого не была тайной их давняя вражда, с того самого года, как войско Всеслава осадило Псков, хозяином которого был Изяслав, с требованием сдать город. Жители бы и сдали, но Изяслав не расстался бы со своей землёю так просто, однако в той короткой битве потерпел поражение как минимум из-за того, что людей у него было меньше. С той поры Всеслав больше не осаждал никаких городов, находящихся в подчинении у кого-либо из Ярославичей, но и в мире с ними жить не хотел. Заговор против старшего брата, составленный немногим ранее, распался из-за Святослава, вышедшего из-под клятвы и отказавшегося целовать крест на вечном мире.
Старший дружинник понимал, что значило для всех лишение Всеслава престола полоцкого. Уделом стал бы править Изяслав или кто-либо из наместников его, и началась бы худая пора для жителей княжества. Радомир подумывал собрать дружину и пойти войной на Киев, но тут же находил аргумент против этого столкновения: у Ярославичей и людей больше, и командование лучше, и никто не поддержит полоцкое войско, разве что…
Византия! Это слово молнией промелькнуло в мысли Радомира. Византийский император Константин мог бы согласиться прийти на помощь Полоцку, хотя бы потому что старшая родственница его Рогнеда была также и родственницей князя Всеслава по отцовской линии. Однако для союза нужно было подписать договор, отказаться от притязаний на Царьград, заставить весь город обратиться в веру христианскую… Радомир подумал, что это предложение ему не подойдёт. Самого Всеслава, может быть, и послушались бы жители, но его не было, да он и позволял желающим оставить старые верования, что не пришлось бы по нраву византийскому императору, а насильно оборачивать людей в новую для них веру смог бы только правитель – дружиннику никто бы не доверил столь важный обряд.