На заре земли русской
Шрифт:
– Целовал… – с трудом выговорил Переяславский. Под его свободной ладонью хрустнула ветка, как будто перебивая его. – Так братья отговорили…
– А ты верен был кому? – жёстко спросил Всеслав, разворачиваясь и снова глядя в упор на Всеволода. – Им? Или мне?
Ничего не ответил Всеволод, только взор опустил. Силы медленно покидали его, собрав остатки их, он цеплялся за обрывки сознания, и для разговора с Полоцким не мог подобрать слов – всё спуталось у него в голове.
Когда занесённый меч со свистом врезался во что-то твёрдое, Димитрий испугался. Лезвие ударилось о щит оказавшегося перед ним противника. Димитрий пригляделся: из-под сбившегося набок шлема было видно молодое
Скрестились мечи юношей. Звонко гудела раскалённая сталь, внизу, казалось, дымилась земля. Ноги неудобно путались в высокой траве, Димитрий поскользнулся на угольках потухшего костра и, не удержав равновесие, упал, оперевшись на одно колено, прикрылся щитом и на секунду крепко сомкнул глаза. Молодой человек, сражавшийся против него, совершил промашку, и тем самым Димитрий выиграл было секунду, чтобы подняться, но не успел. Сосредоточив всё внимание на выпаде и бросив на него все силы, он вовсе упустил из виду оружие противника, то задевающее его щит, то ударявшееся о лезвие его меча так, что едва ли не сыпались искры. Поэтому, когда накалившееся в ходе боя лезвие чужого меча ударило справа чуть пониже груди, с размаху пробив защиту, Димитрий не подумал ни о чём, только удивился, ведь так странно и так неправдоподобно было умирать в семнадцать лет. Разорванная рубаха намокла от крови, вся правая сторона налилась какой-то свинцовой тяжестью, сердце быстро забилось где-то в горле. Зажав свободной рукой рану, он поднялся и снова бросился на противника, но от боли, пришедшей уже после удара, в глазах всё плыло и двоилось, закружилась голова, и юноша упал, будто всё ещё не до конца осознавая происходящее с ним.
К рассвету лагерь превратился в поле брани. Ничего не осталось от того уюта, какой царил там ночью. Казалось, вся степь тяжело дышит, отходя от почти только что утихшей битвы, и река несёт свои мрачные, свинцовые воды вперемешку с кровью и слезами. Дружина переяславского князя как внезапно напала, так внезапно и исчезла, и если бы не брошенные раненые и убитые, сражения как не бывало. Старший дружинник Радомир отыскал Всеслава среди тех, кто ещё держался на ногах и в меру своих сил помогал тем, кто нуждался в помощи. Князь был чем-то опечален, на кого-то крепко сердит. Рукава рубахи его, когда-то белоснежной, были запачканы землёю и кровью. Радомир приблизился к нему, стараясь поменьше наступать на раненую ногу.
– Цел? – коротко спросил Всеслав, заметив его. Тот кивнул. Войско заметно поредело, из-за столь внезапной атаки люди не успели сосредоточиться на боевом действии, а когда приходили в себя и начинали соображать, было практически поздно.
– А тот хлопчик, что с тобою был? – спросил Радомир, будучи не в силах молчать. По природе своей он был довольно-таки разговорчив, а после каких-либо волнительных событий поток его слов невозможно было остановить. Всеслав привычно огляделся, ища глазами своего стольника, но его нигде не было. Среди переговаривающихся в сторонке воинов он тоже не нашёлся.
– И верно, – нахмурился Всеслав. – Где Димитрий? Видел ты его?
Радомир молча покачал головой. Он не то что не видел того юношу, он даже не помнил особенно, как тот выглядел. Сказав что-то одному из дружинников, стоящему чуть поодаль, Всеслав поднялся с земли и медленным, широким шагом пошёл по ходу течения реки.
Трава, потемневшая от пролитой крови и серая от пепла костров, ложилась под ногами князя и шедшего за ним его дружинника. Небо серело и затягивалось рваными, лохматыми облаками –
– Нас обманули, – промолвил Всеслав, не останавливаясь и не оглядываясь на Радомира. – Черниговский и Переяславский обещали мне хранить мир между нами троими, клятву божию давали, и ведь я говорил – нет им доверия!
– Постой, княже, – вдруг понял Радомир. – Ужели в плену у тебя Всеволод Ярославич?
– Да не то чтобы… – махнул рукой тот и не договорил. Резко остановился, посмотрев вниз, опустился на одно колено и, взяв лежащего перед ним человека за плечо, перевернул его на спину. Весь ледяной тон и сердито-усталое выражение исчезли, будто их и не было. Склонившись над кем-то и вовсе забыв о существовании Радомира, Всеслав шептал:
– Димитрий! Димитрий! Да что же такое...
Юноша не подавал признаков жизни. Тонкие черты красивого лица его были бледны, как полотно, чуть в стороне от него лежал окровавленный меч. Ослабевшие пальцы совсем не сжимали рукоять, и рука безвольно повисла вдоль тела. С тяжёлым вздохом Всеслав оборотился наконец к старшему своему дружиннику.
– Злата вылечит его, – задумчиво молвил Радомир, предугадав вопрос того. – Светланка моя Злату хорошо знает. Она и мою жену лечила той зимою. И служке твоему она поможет, – поспешно добавил боярин, заметив, что вновь хмурится Полоцкий, – золотые у неё руки, под стать прозванью…
– Не слуга он мне, – тихо сказал Всеслав, вставая. – Он как сын мне стал. Привязался я к нему, как к родному, – да что там, вот уж десятое лето, как мы с ним неразлучны были.
Злата
По городу быстро разнеслась весть о поражении войска Всеволода и о пленении того. Сам же Переяславский относился к толкам без интереса. Всё ему было ново и удивительно в Полоцке: за ту неделю, что провёл он в чужом княжестве, не случилось ни одного бунта, горожане жили совершенно спокойно. Никто не был казнён, никто не был схвачен или брошен в темницу по доносу. Однако несмотря на спокойствие жителей, на оказанную ему честь и свободу – естественно, ограниченную – Всеволоду в Полоцке не жилось. Душа его южная рвалась на Родину, на земли Переяславские, где остался город без правителя, а дружина без командира.
Всеслав с ним почти не разговаривал. На вопросы его отвечал скупо и односложно, дальнейших планов на его счёт и на счёт Изяслава Ярославича не строил, а если и были у него какие мысли по тому поводу, то Всеволод об этом не знал. Попытки расспросить его о чём бы то ни было увенчивались неудачей, да и кроме того, князь корил себя за произошедшее с одним из близких ему людей и оттого был ещё более угрюм и неразговорчив. Вечерами его было не найти: он уходил куда-то в город, а по возвращении почти сразу поднимался к себе, и тогда уж никакими силами нельзя было вывести его на разговор.
Сам же Всеслав провёл без сна третью ночь. Димитрий не приходил в сознание, лучше ему не становилось, забываясь тяжёлым, беспокойным сном, он бредил, всё звал кого-то – то ли мать, то ли ещё кого, не поймёшь. Злата, ходившая за Димитрием и проводившая почти все дни и ночи у постели его, однажды всё-таки не выдержала и пожалела Всеслава.
– Не ходи, княже, не мучай ни меня ни себя, – вздохнула она в один из холодных осенних вечеров, когда Полоцкий в очередной раз зашёл справиться о состоянии Димитрия. – Поправлялся бы, я бы сама тебе о том сказала. Да не смотри ты на меня так, – добавила она, видя отчаяние князя и кладя руку на его плечо, словно хотела утешить, поддержать. – Не волшебница я, видит Бог.