На заре земли русской
Шрифт:
Осень была холодна, а зима и того хуже. Снежень-месяц принёс стужу, северный ветер, белое покрывало укутало землю, дома, облетевшие деревья. Купола Святой Софии блестели золотом на морозном солнце. До князя Всеслава дошёл слух, что Киев хотят посетить заморские гости из самой Священной Империи. О том ему доложил тысяцкий Радим, до которого все сведения долетали всегда в первый черёд. Всё внимание Всеслава было обращено на храмы города, Софию и Троицу – наверняка квириты захотят посетить святые места столицы. С мастерами в городе было сложно, никто не мог взяться за отделку окладов икон – работа была тонкая, ювелирная, требовала много умения и ловкости. И Всеслав был несказанно удивлён, когда Димитрий предположил, что он мог бы заняться этим
– Да ты, поди, не знал, что я учеником ювелира был, – смеялся Димитрий, когда Всеслав в сотый раз недоверчиво переспросил его, по силам ли ему такое дело. – Многому, конечно, выучиться не успел, но кое-что умею…
Так ювелирная работа была поручена Димитрию, и в один вечер он зашёл к мастеру Венцеславу за инструментами. У дверей его встретил не кто иной, как Василько.
– Опять ты, – с неодобрением заметил он, стоило незваному гостю появиться на пороге. – У меня от тебя одни беды.
– А то у меня от тебя счастье, – огрызнулся Димитрий, даже не удостоив взглядом дружинника. – Дай пройти, не к тебе.
С этими словами юноша обошёл его и направился в заднюю горницу, служившую мастерской. Василько хмыкнул и нахмурился: не узнавал он тихого, скромного мальчишку, что доверился ему год назад.
Димитрий был погружён в себя и в работу. С каждым днём он всё сильнее тосковал по Светланке, которая даже не знала, где он. Подходящего случая уехать в Полоцк всё не было, а отпроситься на время юноша стыдился, боясь, что, если он уедет, то не успеет закончить работу в срок и подведёт князя. А в Киеве ему не нравилось: большой город, незнакомый, многолюдный. Единственное, что пришлось ему по душе – церковные службы. Стоя в огромном, красивом, наводнённом жителями города храме, он вспоминал, как впервые пришёл в собор Святой Софии, случайно встретился с Богданом, как ему было непривычно слушать чужого священника. И однажды, морозным зимним утром, рядом с ним на службе оказалась Оля. Белый платок покрывал её рыжие кудряшки, тёмно-бордовое платье до пола шелестело при каждом шаге девушки. Когда запели «Отче наш», Оля перекрестилась трижды и положила земной поклон; Димитрий сделал то же самое по её прмеру.
– Почему ты домой не воротишься? – тихонько спросила Оля, слегка коснувшись руки Димитрия и заглянув тому в лицо. Втайне она надеялась услышать, что он останется в Киеве навсегда, но она предполагала, что это невозможно.
– Дела, – коротко ответил юноша. Служба подходила к концу, люди начинали расходиться, и он тоже направился к выходу из церкви. Оля побежала за ним, запутавшись в длинной юбке, споткнулась на пороге. Димитрий успел подхватить её. Минуту-другую они просто стояли; Оля крепко держала юношу за руки, а он поддерживал её. Убедившись, что твёрдо стоит на земле, она отпустила его.
– Аккуратнее, Ольга Владимировна, – шепнул Димитрий, невзначай коснувшись губами волос девушки. На её щеках вспыхнул румянец. Тогда, прошлой зимой, Оля просто была благодарна юноше за то, что он спас её от навязчивого молодого дружинника, а сейчас чувствовала, что влюбилась. Она ждала присутствия Димитрия и в то же время боялась и стеснялась его. Краснела, когда он изредка заговаривал с ней, старалась быть ближе, но не всегда ей это удавалось. Пока Димитрий, Всеслав и Злата жили в их доме, она очень сблизилась с юношей, а теперь, когда его не было рядом, будто бы не было и тех тёплых, дружеских отношений. Встречаясь с Олей на улице или в храме, Димитрий улыбался ей, кивал или подмигивал в знак приветствия, а она, смущаясь, даже не отвечала ему, пряча глаза. Когда же он обращался к ней по имени-отчеству, девушка и вовсе теряла голову. Она никогда не любила христианское имя, поэтому она раньше предпочитала то, которое дали ей при рождении – Любава, – а потом свыклась. Однако ей очень нравилось, когда её имя произносил Димитрий. И, когда они вышли, он
– Ну, позже свидимся, – улыбнулся на прощание Димитрий, остановившись у калитки дома. Оля задержалась. Сейчас или никогда, подумала она и, волнуясь и запинаясь от волнения, шёпотом спросила:
– Скажи, я… я нравлюсь тебе? Хоть немножечко?
Димитрий изумился такому вопросу. Он как-то даже и не думал о том, чтобы у него что-то было с Олей. Только дружба, редкие встречи, порою даже случайные, и ничего более.
– Нравишься, Ольга Владимировна, – так же тихо ответил юноша, и Оля снова почувствовала, как сердце замирает, – очень нравишься, правда. Только есть у меня ладушка в Полоцке. Ждёт уж больше солнцеворота, да и я по ней стосковался…
К горлу подкатил ком. Боясь расплакаться, Оля грустно улыбнулась, поднялась на носочки, едва ощутимо коснулась губами щёки Димитрия и убежала в дом. Проводив её взглядом, юноша медленно пошёл в сторону княжеского двора, то и дело поднося ладонь к пылающей щеке. Оля действительно нравилась ему, и он даже огорчился, что расстроил её, но Светланка…
Однажды Димитрий зашёл к Всеславу, когда тот говорил с десятником Данияром. После того, что Данияр сделал, князь относился к нему подозрительно, с недоверием, и о городских делах расспрашивал с пристрастием. Иногда задавал вопросы, на которые знал ответ заранее, чтобы увериться в том, что десятник не лжёт. Данияр же, в свою очередь, едва не боготворил Всеслава за то, что тот не обошёлся с ним плохо. Конечно, за это нужно было благодарить Злату, любимую князя, но ведь Всеслав мог и не послушать её…
– Я, верно, не вовремя, – заметил Димитрий, поклонившись Всеславу и глядя в упор на Данияра. Тот, не выдерживая его взгляда, уставился в пол.
– Оставайся, – ответил князь. – Скрывать мне нечего.
– Мне, кроме брата своего, тоже скрывать нечего, – буркнул Данияр. Всеслав взглянул на него с любопытством: раз хочет скрыть, зачем сказал? Знает ведь, что спросят.
– Что за брат? – поинтересовался он.
– Да повздорили мы с ним крупно в юности, – нехотя отвечал Данияр, опустив голову. – Он вообще дерзок и горяч. Наговорили друг другу… А он осерчал на меня, ушёл из дому, с той поры не видал я его… Да только знаю, что с разбойниками лесными дружбу завёл, не по той дорожке Бог повёл Стемида…
– Стемид Афанасьич! – Димитрий вдруг вскочил, едва не опрокинув лавку. – Это он?!
Данияр побледнел, услышав имя Стёмки. Димитрий и Всеслав были несказанно удивлены тому, что эти двое – братья.
– Это уж как посмотреть, – тихо произнёс князь. – Каждому своя дорога, и каждый сам для себя решает, что верно, а что – нет. Стемид был не таков, как ты. За спиной чужою не прятался.
– Был? – со страхом переспросил Данияр.
– Погиб он, царствие ему небесное, – Всеслав перекрестился широким движением руки. Хоть он и не знал Сокола хорошо, в той сече Стёмка показал себя героем, в отличие от Данияра. Воистину, если бы десятник сам не проговорился, он никогда бы и не подумал, что они братья.
– Каков он? – неожиданно спросил Димитрий. – Расскажи о нём!
– Да что рассказывать-то, – махнул рукою Данияр. – Не дружили мы с ним никогда, матушка из-за нас натерпелась горя. Он моложе меня, хитрее, бойчее был. А стрелял как… С десяти шагов в гривну. Я ему тетиву рвал, а он в драку лез. Ну это, конечно, дети были… А потом угораздило нас в девчонку одну влюбиться, Марьяшу, дочку тысяцкого… На том и не поладили, чем дальше, тем хуже. Стёмка так любил её, более жизни своей, наверно, а она – меня… Он её на руках носил, из лука стрелять учил, даже косу заплетал – он умеет, – а она всё равно не тянулась к нему. Бывало, подхватит её, кружится с ней, целует, а она хохочет, отбивается. Жаловалась мне на него больно много. Я ему как-то и наговорил всего да одним махом. Он и обозлился, дверью хлопнул, на двор выскочил, а у самого слёзы. Да и я хорош, мог бы и смолчать…