Набат-3

Гера Александр Иванович

Володя Христоумов стал членом СП в возрасте зрело­го самца на Камчатке. Сдуру женился от дармовых зара­ботков. По манили теплые ветра. Развелся, оставил жене с детенышем дармовую квартиру и отбыл во Владивосток. Там опять получил дармовое жилье и — женился. И — дитя нажил, и опять поманили теплые ветра. Заехал в Крас­нодар, где квартиру сразу пе обещали. Стал в позу твор­ческой личности и уехал учиться в Литинститут. Выл та­кой при советской власти, где из абсолютно тупых делали шибко идейных и вешали ромбик на грудь, что означало поумнение. Володя и без ромбика считал себя личностью, от столицы хотел главного — простора для личности. По­кантовавшись пару месяцев с матерями-одиночками, про­давщицами и даже с одной зубным техником, он просмот­рел список предполагаемых

невест и остановился на кандидатуре Пины Мотвийчук. Та, по его понятиям, была абсолютной дурой, даром что работала библиотекарем в райкоме партии, жила в кирпичном доме и очень любила ото дело до полной безотказности, Боже упаси назвать ее проституткой! В советское время магерей-одииочек назы­вали честными давалками. Сам Володя предпочитал тра-- тить ночь па разговоры о своем творчестве, умел нашеп­тывать ласковые штучки в ушко, а женщина, как говорится, любит ушами. Как нИ полюбить такого, еще и писателя? Сошелся марьяж. За "пять лет совместной жизни Вололя вступил в КПСС, помог благоверной осилить институт марксизма-ленинизма, и благоверная в гору пошла, стала помп ом завотделом по идеологии. Тут бы жить-поживать и добра наживать, так Ельцина принесло с демократами, и лопнули красивые планы Володи Христоумова. А он-то вознамерился эпохальный роман писать: «Сага о комму­нистах»... Запил. От безденежья, от грусти ли, Нинка выг­нала его. Расстались, в общем, мирно, чуть ли не со слеза­ми об ушедшей любви. Так, мол, и так, милый, а двум выпускникам умственных высших заведений не выжить. Мотвийчук занялась гаданием, а Христоумов пошел, солн­цем палимый. То к демократам прибьется, то к национа­лам подастся, где стопку поднесут, где на опохмел дадут.

А у Мотвийчучки дела пошли в гору в период полного поглупления народа, а Володя язву нажил от вина азер­байджанского розлива. Изредка названивал Пинуське, жа­лился на безденежье и напоминал о светлой поре их люб­ви. Нинуська подбрасывала тышопку-дручую, сердобольная женщина, а потом надумала: «Какого хрена я стану под­кармливать этого бездельника задарма, если один уже си­дит на шее, и сидит прочно?» Мудрая мысль.

— Вовчик, — сказала она при даче очередной порции отступного, — взгляни, я тут роман написала... — Поту­пилась. И тишина. Л потом в лоб: — Займись обработкой, чтоб взахлеб читалось, нынче все пишут. Л я тебе заплачу.

Скажи она: давай снопа сойдемся, он бы не так лико­вал, как от такого предложения — стабильный заработок!

— Нинуська! — повалился в ноги Христоумов. — Я из тебя богиню дамского романа сделаю!

И ничего так пошло дело. Нинуська обдумывала сю­жет, а Вовчик, прихлебывая сертифицированную водоч­ку, воплощал задумку в сногсшибательное чтиво, а алчное издате л ьство 11 убл и ко вадо.

Глупый читатель почитывал.

Первый роман, «Я — колдунья», сделал из Мотвий- чучки госпожу Мот. Второй роман, «Запутанная путана», дал ей денежную клиентуру. Заезжие гости вообще держа­ли ее в руках как верительную грамоту, молили продолже­ния. Оно состоялось. Прорезалась научная мысль, приви­тая в институте марксизма-ленинизма, и вышла книга не ниже, чем настольная: «Как давать, кому давать: принци­пы совокупления юных млекопитательниц». Не пошло. В издательстве сидели не полные бараны, испугались откро­вений наставницы — ведь у многих были дети! «... Я под­стелила собственные шелковые трусики, и мы отдались блаженству прямо в сточной канаве». «...В тринадцать лет я познала истинный вкус орального секса». «...В положе­нии у забора главное — лучше упереться». Опыту госпожи Мот верили, по печатать пе хотели. Тут и сам Вовчик ис­писался и спился, и-лишняя слава госпоже Мот показа­лась ненужной. Его выгнали вторично.

Она вспомнила о нем неожиданно для реализации плана мести.

— Вот тебе деньги, купи приличный костюм, должен выглядеть как профессор-нейрохирург, — наставляла она. Рискованная залея:

Христоумов мог пропиться до простра­ции, и она предупредила: — Не вздумай исчезнуть, пе взду­май пролиться. Потеряешь больше, если не все, — по­смотрела она многозначительно.

Фортуна улыбнулась ему. Христоумов стойко обходил ларьки со спиртным в витринах, вошел в шоп с иностран­ным названием и вышел в черной тройке. Да, сказало ему зеркало в шопе, вылитый профессор-нейрохирург. Нинусь­ка, пардон, госпожа Мот, добавила: надо бы гуфли новые, рубашку, галстук. И добавила денег па обновы. В жизнь Христоумова вместе с надеждой вошел и ремень с надпи­сью «Ренглер» на бляхе. Такого у него не водилось преж­де. Жизнь налаживалась.

В прежние годы сутулый, с узкими плечиками, в очках и вечно коротких брючках, он в лучшем случае тянул на гинеколога районной поликлиники, теперь, в тройке и бе­лоснежной сорочке, его уже Вовчиком как-то не назовешь. Госпожа Нинелия от себя добавила очки в позолоченной оправе с нснснушками и впервые назвала его Владими­ром Викторовичем. Ее жгла такая жажда, мести, что ску­питься она не могла. Добавила наставлений:

— Подчитай литературку, и начинаем работать.

• Владимир Викторович от страха потерять новые одеж­ды и обещанный гонорар в долларах начисто забыл про выпивку и засел за медицинскую литературу. Неделя упор­ного труда принесла весомые результаты. Это не настав­ления; как лучше упереться у забора, и не секс на опера­ционном столе: «...Я вырезала ему аппендикс, и мы слились в экстазе», — это практика ученого мужа, и Нинелия вы­вела Христоумова в общество.

Пыжиться каждый писатель может, разве кроме Вик­тора Астафьева, и Христоумов подъезжал к гостинице «Ор­ленок». где «Русское золото» устраивало массовое корм­ление по случаю пятилетия, с надутыми щеками.

В бывшем актовом зале, где прежде устраивались сле­ты для пионеров и комсомольцев, собирались на халяву именитые гости, в основе своей артисты, певцы, режиссе­ры, привыкшие гостевать на шару. Устраивал кормление и выпивание президент «Русского золота» умничка Таран- цен с тремя ходками за спиной, известный меценат. Со­звал он и людей серьезных: банкиров, фирмачей, чтобы паслось меж них ненасытное стадо людей творческих. Сюда и привезла на показ Нинелия Мот своего профессора-ней­рохирурга.

Ее здесь узнавали и знали многие, кому ж, как не бо­монду, знать своих скоморохов, сами такие, зато к восхо­дящей звезде нейросексопатологии, которую представля­ла она, относились с умным любопытством. Костюмчик и позолоченные очки с пенснушками делали Христоумова значительным, а почти вся столующаяся на шару аристо­кратия страдала импотенцией. Христоумов знакомился ва­льяжно, речь густо не оснащал медицинскими термина­ми, давал понять, что цену себе знает и хорошо обеспечен. Тем, кто набивался на лечение, он добродушно отвечал: «Что вы, друг мой, с вашей проблемой справится любой заштатный врач, зачем вам тратить бешеные деньги на уни­версала моего класса?» Мотвийчучка млела от восторга, ей не пришлось краснеть за своего протеже.

Цель, ради которой Христоумов терпел адские муки при виде множества напитков, появилась спустя час пос­ле начала торжества.

— Вот он, — 'сжала локоть Христоумова Нинелия. — Посиди с Лидой, а я пощебечу с ним.

Лила, та самая полногрудая секретарша из Центра ма­гии, спешно поедала крабовый салат, чтобы успеть распра­виться и с «оливье». Между прочим, она несла службу — подыскивала клиентуру дчя хозяйки и очередную жертву выс­мотрела, полагая после «оливье» расправиться с ней. Па Хри­стоумова она не обращала внимания, и восходящая звезда тлела в одиночестве. Он сохранял достоинство, а бывшая половина окучивала мужчину с седыми висками, изредка указывая в сторону Христоумова: торжество посетил выдаю­щийся аферист господин Якубович. Кто пе знал его, прини­мал за крупную шишку, кто был наслышан, не спешил поде­литься информацией с соседом. Эта фигура стоила обедни.